— Гилузо, вам что-нибудь говорит это имя? Абель Ги-лузо, Бэчстед Фарм.
Заметив страх, мелькнувший в глазах Роджерса, понял, что попал в цель.
— Полагаю, что это имя мне неизвестно.
— Но ферму Бэчстед вы же знаете? Заброшенное здание. Давно там никто не живет?
Роджерс встал, повернулся к жене, которая как раз принесла поднос с чаем и кексами.
— Спрашивают, как давно на Бэчстед Фарм никто не живет, мамочка. Пожалуй, года четыре, ты как думаешь?
Поднос грохнул об стол. Миссис Роджерс промямлила нечто, звучавшее как согласие, перед Бриллом оказалась чашка чаю с куском кекса.
— Вы знали, что в доме никто не живет. Почему тогда доставляли письма?
Почтальон открыл было рот, но тут же закрыл его. Жена проворчала:
— Я что тебе говорила!
Роджерс опять обрел дал речи:
— Я тут ни при чем. Письма были адресованы туда, ну я и опускал в ящик. Почему бы и нет?
— Доставляли письма в дом, где уже годы никто не живет и жить не может, ибо это руины, — насмешливо сказал Брилл. — Ради Бога, не прикидывайтесь идиотом. Вы знали, что кто-то их забирает.
— Лучше уж расскажи ему, — бросила жена.
Роджерс молчал. Тогда, подойдя к каминной полке, она подняла фарфоровый колпак и достала конверт.
— Это пришло по почте.
На конверте было напечатано:
«Мистеру Роджерсу, почтальону», — и его адрес. На штемпеле: «Лондон, 20 мая». Внутри, на листке бумаги тоже на машинке:
«Опускайте, пожалуйста, всю почту, адресованную А. Гилузо, Бэчстед Фарм, Найт-роуд, Саттон Виллис в почтовый ящик перед домом. Я перееду еще до конца года. Благодарю за услуги».
— В конверте были два десятифунтовых банкнота, — пояснила она. — Для нас это большие деньги.
— Она не хотела, чтобы я их взял, но дело в машине, понимаете, — оправдывался Роджерс. — Эти деньги оказались так кстати, нужно было уплатить за ремонт. Понимаете, мотор полетел, нужна была новая головка блока…
— Я его отговаривала. Но он уверен был, что это никому не повредит.
Брилл не собирался терять время даром.
— Вы получали от него еще письма, еще деньги?
— Нет.
— Сколько писем вы бросили к ящик? Подумайте. Это важно.
— Не помню, не помню точно. Может, с дюжину. Не больше.
— Штемпели не заметили?
— Думаю, все были лондонские.
— И вы уверены, что никогда не видели забиравшего их человека?
— Да. Послушайте, в чем, собственно, дело? Что этот парень затеял?
Вмешалась миссис Роджерс:
— Вы же не обязаны сообщать все почтмейстеру, правда? Так он может лишиться пенсии.
Супруг ее взглянул на Брилла, но в презрительном взгляде того не увидел для себя никакой надежды.
— Не нужно было говорить ему, мамочка, не нужно было говорить о деньгах.
— Мне придется подать рапорт. — Брилл вложил конверт в папку. — Это может оказаться важным доказательством в деле об убийстве Олбрайт.
Миссис Роджерс вскрикнула.
— Хватило бы нам велосипеда, Роджерс. Автомобиль не для деревенщины.
Двадцать тридцать, субботний вечер. Чудный вечер, но небо хмурилось, и собирались тучи. В ту самую минуту, когда Брилл лбом испытывал дубовую балку Роджерса, Хэзлтон с удовольствием разглядывал другой деревенский дом. Окден Коттедж оказался небольшим, но очень красивым кирпичным домом семнадцатого века, всего в нескольких минутах езды от Кремптона. От дороги его закрывала густая живая изгородь, перед которой расстилался идеально ухоженный газон, огороженный покрашенной в белый цвет цепью. К дому вела короткая дорожка, справа от которой стоял большой сарай, а слева — еще более идеальный газон. Все в целом производило необычайно приятное впечатление. Хэзлтону особенно понравилась современная, но стилизованная под старину лампа, висевшая снаружи над дверью.
Лысеющий мужчина, открывший ему, подтвердил, что он мистер Дарлинг. Проводив Хэзлтона в гостиную, где в одной витрине стояли серебряные сахарницы и солонки, а в другой — фарфор, газеты были аккуратно уложены в стопку и возле каждого кресла стоял маленький полированный столик. К подлокотнику одного из кресел был прикреплен так называемый «телевизионный столик» с чашкой и блюдцем. Дарлинг выключил телевизор. Хэзлтон извинился за беспокойство.
— Ну что вы… Я вечерами смотрю телевизор, но вот программы все слабее, вам не кажется?
— Не могу сказать, что имею возможность смотреть телевизор, мистер Дарлинг. Моя жена обожает викторины.
— В самом деле? Викторины? — Дарлинг на миг задумался, потом снял столик с подлокотника и два раза позвал: — Изабель! — второй раз уже от двери.
В комнату вошла высокая худая женщина с серо-стальными волосами.
— Моя сестра Изабель. Старший инспектор Хэзлтон, верно? Можно что-нибудь вам предложить, инспектор?
— Спасибо, мистер Дарлинг. Чуть-чуть виски с водой.
Седовласая женщина подала ему руку. У нее была чудная кожа, чистая, как у ребенка.
— Очень приятно. Не правда ли, чудная погода? Этим летом просто не на что жаловаться.
— Дивное лето. Мне это так напоминает прошлое, когда все, включая погоду, было гораздо лучше, правда?
— Вы сами ухаживаете за садом? Или вам кто-то помогает?
— Простите?
Дарлинг из-за спины сестры показал на ухо. Хэзлтон повторил, уже громче. Женщина мило улыбнулась:
— Простите. Как вы заметили, я стала глуховата. Да, садом занимаюсь я одна, Джонатан…
— Я постригаю газон, — запротестовал ее брат.
— Газон, газон… В саду хватает всякой работы, не только стричь траву. Сейчас уже темно, а я бы с удовольствием вам показала свои цветы. В этом году дивные сальвии. Вы тоже цветовод?
Хэзлтон ухмыльнулся:
— Кошу газон. Если не удается отделаться.
Хозяйка снова мило, чуть неуверенно улыбнулась.
— Я вас оставлю, чтобы вы могли заняться своими мужскими делами. Надеясь, как-нибудь придете днем и посмотрите мои сальвии…
Когда она ушла, Дарлинг заметил:
— У Изабель давно проблемы со слухом. Состояние все ухудшается, но она не сознается. Днем ходит с аппаратом, но только не дома. Иногда с нею нелегко, но женщина она добрая. Ведет хозяйство, со всем сама справляется. И весьма успешно.
— Прекрасный дом, — признал Хэзлтон совершенно искренне. Но время было переходить к делу. — Ваша фирма занимается делами Бэчстед Фарм. Можете мне рассказать о них?
— Конечно. Вы хотите знать, почему там все в таком состоянии, не так ли?
— И это тоже. Расскажите мне все, что знаете.
— С удовольствием. Но приготовьтесь терпеливо слушать, это долгая история. Последним арендатором был Лайонел Эллиот, а хозяином — сэр Лемюэль Эймс. Вам эти имена ничего не говорят?
Хэзлтон покачал головой. Дарлинг рассмеялся:
— Ну, ничего. Сэр Лемюэль обитал тут, в Кремптоне, еще до меня, а потом перебрался в Ирландию. Состоятельная семья, пивовары — ну, вы понимаете. Сэр Лемюэль был немного гуляка, конечно, в свое время, и поговаривали, что Лайонел Эллиот — его внебрачный сын. И жил он в доме сэра Лемюэля как бедный родственник. Одного звали Лемюэль Джон Эймс, другого — Лайонел Джон Эллиот. Интересное совпадение, правда? Когда сэр Лемюэль уехал, Лайонел остался здесь и перепробовал всевозможные занятия — говорили, старик его понемногу поддерживал. Потом они заключили соглашение, по которому Лемюэль уступил Лайонелу Бэчстед Фарм, и знаете, сколько тот ему платил? Всего десять фунтов в год.
Хэзлтон с трудом подавил зевоту. В доме, где стояла приятная прохлада, он вдруг почувствовал, как устал.
— Насколько я знаю, сейчас там никто не живет.
— Это точно. — Дарлинг казался огорченным и в то же время игривым. — Лайонел был похож на отца. Сделал некоей девице ребенка и сбежал в Новую Зеландию. И вот уже четыре с половиной года Бэчстед Фарм стоит пустая. Вначале сэр Лемюэль, казалось, ожидал, что он вернется, — понимаете, было такое впечатление. С домом ничего не делал, мол, Лайонел, вернувшись, сам займется ремонтом и за все заплатит. Но через два года Лайонел погиб в Новой Зеландии: несчастный случай на воде. Там он женился, оставив малолетнего сына. Через полгода умер и сэр Лемюэль, совсем спился. Завещания не оставил, ближайшим родственником оказался племянник. Но семья Лайонела тем временем заявила, что наследником должен быть его сын, которого, кстати, назвали Лемюэлем. Мол, есть у них документы, которые все доказывают. Вот дело и тянется, и на сегодня ничего не решено. Опекуны наследства хотели сдать Бэчстед Фарм внаем, но не намерены вложить в нее ни пени. Результат налицо. Боюсь, я утомил вас, инспектор.