Хэзлтон был готов к тому, что дверь откроет Изабель Дарлинг, но не к ее сердечной улыбке.
— Инспектор! Вы пришли взглянуть на мои сильвии! К несчастью, выбрали неудачное время. Но вы входите, и приятель ваш тоже, а то промокнете.
В сарае был виден свет, но Плендер с Бриллом оставались на страже, и Дарлинг ведь мог находиться и в доме. Сестра его усадила их в чистенькой гостиной, присела сама и опять улыбнулась.
— Я знаю, вы хотите поговорить с Джонатаном, насчет сильвий я только пошутила. Полагаю, речь снова идет о том ужасном происшествии.
— Верно.
— Он в своем кабинете, и не любит, когда ему мешают. Я не могу вам помочь?
— В кабинете? Вы имеете в виду, в сарае?
— Да. Он любит там работать, знаете. Я никогда его там не беспокою, даже чай не ношу. Это его святыня.
Хэзлтон уже встал и начал раскланиваться, когда заговорил Полинг:
— Кое в чем вы нам можете помочь, мисс Дарлинг. Уточнить одну дату. Вы, случайно, не ведете дневник?
Вопрос ему пришлось повторить. Женщина слегка покраснела.
— Откуда вы знаете, суперинтендант? Вы же суперинтендант, не так ли? Я веду его с пятнадцати лет. Начала в трагичный год — год, когда погиб брат Клейтон. Сорвался с утеса, помогая Джонатану взобраться наверх. Родители обвинили Джонатана и надолго отослали его в Ковентри. Мне это казалось несправедливым, я посвятила этому множество страниц…
— Нас интересует один день в этом году. Понедельник, двадцатое июня. Хотелось бы знать, не произошло ли в этот день что-то необычное.
— Сейчас я вам скажу. — Она вышла.
Хэзлтон поежился. Тоже мне, «вам и начинать», а потом берет все на себя.
Плендер и Брилл подошли к дому. Стоя за машиной своего начальства, разглядывали сарай. Свет там горел, но ничего не было видно. Они стояли молча, наблюдали за сараем и мокли.
Прежде чем он сумел понять, что происходит, Бонни кинулась к дверям и повернула в замке ключ.
— Дай мне его.
Уронила ключ за вырез платья.
— Силой ты его забрать не захочешь, я знаю.
Он замер, глядя на нее.
— Это лишнее. От действительности не спрячешься.
Замахала револьвером.
— Еще увидим. Никаким вонючим полицейским Бонни не взять, можешь мне поверить.
Дневник, переплетенный в зеленый сафьян, открывался ключиком, который она носила на цепочке на шее. Когда раскрыла его, Полинг увидел листы, густо исписанные округлым женским почерком. Интересно, что она туда записывала.
— Понедельник, двадцатое июня. — Прочитав запись, посмотрела на них: — К сожалению, ничего интересного для вас. О Джонатане ни слова.
— Он был в отъезде?
— Ах да, точно. Знаете, в тот вечер у нас был церковный кружок…
— Церковный кружок?
— Да, а что?
Чувствуя себя дураком, громко повторил:
— Церковный кружок, да?
— Конечно. Мы собираемся каждый третий понедельник месяца. На беседу за чашкой чаю с пирожными. Джонатан всегда уезжает. К сожалению, он неверующий.
Полинг с Хэзлтоном переглянулись. Вот почему Луизу Олбрайт не привезли в сарай. Изабель была глуха, но не другие члены кружка… Теория подтверждалась. Хэзлтон снова встал, на этот раз встал и Полинг. Изабель удивленно уставилась на них:
— У нас была весьма полезная беседа о молодежной преступности, мы сравнивали, как она возникает среди тех, кто ходит в церковь, и тех…
— Благодарю вас, мисс Дарлинг, — сказал Хэзлтон. Теперь нам нужно поговорить с вашим братом.
Изабель сидела, сложив руки на зеленом сафьяне. Что она знала, о чем догадывалась?
Хэзлтон взял командование на себя. Двое сержантов с двумя детективами стояли у машин.
— Он в сарае. Очевидно, и женщина тоже. Брилл, вы со мной. Смит и Веси — к воротам. На тот случай, если попытаются уйти через другой выход. Плендер, останьтесь здесь.
От машин до сарая — двадцать метров. Хэзлтон и Брилл прошли половину, когда открылось одно из освещенных окон. Раздался выстрел, потом еще два. Брилл, вскрикнув, упал. Хэзлтон отскочил в сторону, из зоны обстрела. Брилл застонал. Прежде чем Полинг распорядился, Плендер метнулся к Бриллу, пригнувшись к самой земле, и потащил его в укрытие за машину. От ворот ему на помощь кинулся Смит. Полинг махнул Хэзлтону, чтоб тот вернулся, и старший инспектор помчался к ним.
Пока тащили Брилла, раздались еще два выстрела.
— Попали в ногу, — поморщившись, сказал Брилл Плендеру. — Спасибо, друг. Хорошо еще, что я не в парадной форме, раз ты меня так волочешь по грязи.
— Давайте его в машину. — Хэзлтон, оторвав штанину, осушил кровоточащую рану платком. — Сквозная рана, переживете. — Повернулся к Полингу. — Вопрос в том, что будем делать с этим мерзавцем.
Из сарая донесся голос, полувскрик, полустой, и снова выстрел, и тишина.
— Можно обойти их сзади, держась за стеной, и попытаться выбить двери, — предложил Плендер.
— Мне не нужны еще раненые, — возразил Полинг. — Двери могут быть заперты.
— Шесть выстрелов, — Хэзлтон стряхнул с носа каплю. — Перезаряжает. Или патроны кончились.
Постояли еще немного. Из сарая не доносилось ни звука. Полинг чувствовал, как его пронизывает сырость, несмотря на то, что плащ ему продали как непромокаемый. Хэзлтон и Плендер смотрели на него. Нужно было на что-то решаться.
— Ладно. Вы, Хэзлтон, со Смитом и Веси, заходите слева. Плендер, мы с вами пойдем справа. Встретимся у двери. Если заперты, выломаем. Если начнут стрелять, отступайте в укрытие. Десять секунд. — Он достал часы. — Пошли.
Полинг и Плендер были отличной мишенью, пока бежали к правому углу сарая, но никто не стрелял. Двое других были прикрыты лучше и добрались к дверям первыми. Хэзлтон, подергав ручку, сказал:
— Выбиваем!
Отступив шагов на пять, дружно кинулись на дверь. Та затрещала и вылетела. Все ввалились внутрь.
Сарай был переоборудован в уютный кабинет с ковром, удобным диваном, двумя креслами и несколькими книжными полками. На стенах — кадры из фильмов. На одном вурдалаку забивали осиновый кол в сердце, на других нетопырь с человеческой головой наклонялся над женщиной, собираясь впиться ей в горло. Ведьма превращалась в живую женщину, «железная дева» сжимала в объятиях умирающую девушку, обнаженный мужчина висел вниз головой, а другой пытался вырезать ему сердце. А посредине висел в большой раме портрет мужчины с пышными усами и безвольным подбородком. Никто из полицейских не узнал в нем Фридриха Вильгельма Ницше.
На картины они не смотрели. Все уставились на противоположную стену. Там прибит был грубо тесанный деревянный крест. Светлое дерево — все в багровых пятнах. Над ним — грубый рисунок мужских гениталий, намалеванный пальцем, все той же багровой краской. Под крестом — табурет.
— Их ставили на табурет с петлей на шее и привязывали к кресту, — сказал Полинг. — А когда позабавились и насытились, табурет выбивали.
Плендер наклонился к телу, лежавшему под крестом. Коренастая женщина с кучерявыми золотистыми волосами, черными у корней. Пулевая рана в ее виске слабо кровоточила. Пухлая рука еще сжимала револьвер. Плендер выпрямился.
— Джоан Браун.
Хэзлтон уже повернулся в другой конец комнаты, следом за ним — остальные. До этого Дарлинг сидел в одном из кресел, но теперь встал и двинулся к полицейским. На нем был безупречно отглаженный серый костюм с неброским темно-синим галстуком. Выглядел он так же выдержанно, как всегда. Только на губах поигрывала нервная и вместе с тем довольная улыбка.
Хэзлтон откашлялся:
— Джонатан Дарлинг, вы арестованы…
Дарлинг повернулся к портрету на стене и величественно воздел руку. Голос звучал тихо, сдержанно и гладко, как всегда:
— Именуюсь я Ницше Цезарь, — сказал он. — Я осуществил в своем лице Переоценку Всех Ценностей. Отпускаю вам грехи ваши — отныне и во веки веков.