— Сарай. У него дома — большой сарай. Сестра его глуха. И ни она бы не услышала, ни соседи.
Брилл подумал, что время и ему кое-что сказать.
— Если в ту ночь, когда убили Олбрайт, в его доме что-то происходило, то ему пришлось отвезти девушку в другое место.
Полинг, улыбнувшись, кивнул, словно учитель, довольный учеником:
— Верно.
Хэзлтон почесал подбородок.
— В субботу вечером он предлагал мне осмотреть сарай.
Полинг удовлетворенно усмехнулся:
— Да, он таков. Вот если бы вы сами захотели осмотреть сарай, тогда бы он нашел причину отказать. Поехали в сарай.
Брилл вызвал машины. Хэзлтон чувствовал, что слишком долго терпит командование Полинга. Тот уже совсем забыл, что только несколько часов назад решил арестовать Вэйна.
— А как насчет Вэйна?
— А он-то тут при чем?
— Что у него было со всем этим общего?
— Ничего. Сделал глупость, пытаясь избавиться от трупа. Ему не повезло, и только.
Глава XXIX
БОННИ, ДРАКУЛА, ФРИДРИХ
Повсюду, всюду она видела кровь. Багровые портьеры походили на засохшую кровь, но на вкус оказались просто солеными. Книги в стеллаже переплетены были в кровавую красную кожу, стоило провести по ним пальцем, и у нее аж слюнки текли. Красное сукно на столе, казалось, пропиталось кровью, кровь была и в турецком ковре на полу, и в абажурах, и в обивке кресел.
Была там и настоящая кровь. Деревянный крест у одной из стен был в кровавых пятнах, длинные кровавые потеки покрывали пол внизу, грубый рисунок гениталий сзади на стене сделан был пальцем, смоченным в крови. Все там было кровавым и все ее возбуждало. Тоже было и тогда, когда Бонни и Клайда настигли у лагеря «Красная корона». «Не сдались, пока не умерли», — написала тогда кровью Бонни. И она не сдастся.
Были времена, когда все было по-другому, времена, когда она была другим человеком. Библию читала с верой и экстазом. Там описывались истории, которые заставляли ее дрожать от ужаса и наслаждения, и другие, о святых людях с незапятнанной душой. Помнит, что, когда спрашивали, кем она хочет быть, отвечала: «Хочу быть святой». И люди смеялись, ибо не понимали. Потом она была уже не святой, а грешницей. А потом познакомилась с Дракулой, и Джоан Браун стала Бертой Норман. Теперь она кровавая, и никто уже не смеется. И это кровавое существо теперь в западне. Бонни в западне с Дракулой, как та, другая Бонни, была с Клайдом.
А Дракула, как и Клайд, — слабак. И не только в сексе, но во всем. Он сидит теперь за письменным столом, втянув голову в узкие плечи, как спящая птица, и смотрит сквозь мелкий переплет на озаряемые молнией мрачные тучи.
Она тут уже три дня. Он приносит еду, а когда сестра ложится спать, водит в дом напротив, чтоб помыться, но почти не разговаривает с ней, а отдельные слова кажутся безумным бредом. Когда Бонни и Клайд нарывались на неприятности, тут же перебирались в другое место, она ждала, что так же поступят и они. Если Джоан Браун превратилась в Берту Норман, то и та могла в кого-то превратиться. И Дракула мог легко стать кем-то еще. Денег у них было сколько угодно.
Но он не воспринимал ее доводы, казалось, вовсе ее не слушал. Все твердил о каком-то Фридрихе и о перемене, в нем происходящей. Вначале она восторженно слушала его выспренние речи. Была испугана тем, что они совершили, как бывала испугана в детстве, когда истязала собак и кошек, но теперь она уже не боялась. Но знала, что без него она будет чувствовать себя ущербной, что станет опять заурядной женщиной. Этого не должно случиться.
«Не сдались, пока не умерли», — процитировала она, но он даже не взглянул в ее сторону.
Тогда она начала оскорблять его, кричать, осыпать грубыми словами, разделась донага и дразнила его, потом снова оделась, ничего не добившись, и пыталась вырвать у него ответ, что же делать. Даже угрожала вороненым револьвером, спрятанным под подушкой дивана, на котором спала, приставляла к виску себе и ему, говорила «Бум-бум» и падала на пол, корчась в агонии. Он не замечал. В этот мрачный день он вернулся из своей конторы, где она работала секретарем после их знакомства на выставке, с несколькими сэндвичами. Это оказалось очень кстати. Утром, уходя, пообещал, что, вернувшись, скажет, что же делать. Но теперь уже больше часа сидел и следил, как темнеет, слушал гром и шум дождя и не сказал даже пары слов.
Гроза миновала, только дождь все лил как из ведра. Подойдя к нему, она тоже уставилась в окно.
— Уйди. Ты мне противна.
— А ты мне. — Она включила свет. — Не хочешь обсудить, что будем делать?