— Завтра первым уроком что, история?
— Ага, — кивает Аст. — Геша ведет.
— Здорово! — обрадовался Женька.
Историю он любил и уже успел наскоро полистать оба учебника — и «Новую историю» с картинкой, изображающей штурм Бастилии на бежевой картонной обложке, и «Историю СССР», где на голубом фоне красовались четыре цветных иллюстрации из жизни девятнадцатого века.
А вот Серега к истории равнодушен. Ему географию подавай. Ну еще бы, мать — геолог, весь Союз исколесила. Вот и сын нацеливается по ее стопам, в Геологоразведочный институт.
Они расстались возле Серегиного дома, известного на весь микрорайон «дома циркачей», на торце которого красуется огромное изображение клоуна и цирковых львов. Дом (как, впрочем, и большинство соседних) был кооперативным, и немалую часть его обитателей составляли сотрудники разных структур Союзгосцирка. Дети из цирковых семей были нередкими гостями в Женькиной школе — они появлялись ненадолго, проводили с классом одну-две четверти, после чего исчезали на очередные гастроли.
— Слышь, Бабай, что-то ты сбледнул с лица, — озабоченно сказал Аст. — Нет, правда, бледный какой-то, вспотел к тому же… Может, тебя и правда до дома проводить?
— Не надо, — отмахнулся Женька. — Тут два шага, сам дойду как-нибудь.
Они стояли возле Серегиного подъезда. Женькин дом был чуть дальше, за длинной пятиэтажкой, стоящей на невысоком пригорке. У его подножия угнездились крошечная, на три машины, парковка и старая, оставшаяся от снесенной деревеньки Ховрино голубятня.
В самом деле, чего это он взмок? И руки вот трясутся…
— Ладно, я пошел. До завтра!
Он с деланно-беззаботным видом закинул сумку за спину и зашагал прочь.
А ведь прав Серега: его колотит, и еще как. И справиться с этим, как Женька ни старался, не получалось. С чего бы это, а?..
Вот и мой (наш!) подъезд — предпоследний слева, пятый в стандартной панельной девятиэтажке, которыми, как грибами, поросли московские окраины вслед за знаменитыми хрущевками. Скрипнула пружиной дверь парадного — никаких домофонов, никаких стальных листов, только деревянные планки и узкое, почти во всю высоту, стеклянное окошко, вечно замызганное, едва пропускающее свет. Полпролета лестничных ступенек, ведущих на площадку первого этажа, неровные пластиковые перила, по которым в иной ситуации так весело скатываться, сидя на пятой точке… Лифт — старый, с открывающейся вручную гулкой железной дверью и окошком, забранным металлической сеткой.
Закрыть наружную дверь, потом распашные дверки самой кабины — из обычного ДСП, покрытого потрескавшейся, выщербленной отделочной панелькой «под дерево». Кнопка, шестой этаж — в окошках замелькали кабели и торцы межэтажных перекрытий. Если прямо сейчас приоткрыть одну из створок, лифт остановится, и я получу желанную отсрочку.
А смысл?..
Все. Поздно. Лифт, звякнув, остановился.
Вправо. Черная, обтянутая дерматином, с латунными гвоздиками-розочками, дверь. На плексигласовой табличке цифры — «164», под ногами — потрепанный жизнью резиновый рельефный коврик. Иногда под него прятали ключ…
Три звонка, это я отлично помню: два коротких и длинный. Нехитрый код, один и тот же для половины обитателей многоквартирных домов большой страны.
Приближающиеся шаги за дверью — легкие, торопливые.
Вот, сейчас…
Получилось. Не представляю, что было бы, поведи я себя иначе. Только это решение (забиться в дальний уголок сознания своего альтер эго, сжаться, закуклиться в позе виртуального зародыша, не выпуская наружу ничего лишнего, и самому стараясь воспринимать как можно меньше) и спасло ситуацию. Потому что… мама.
В начале нулевых у нас приключилась трагедия. Мать затеяла очередную генеральную уборку — избавляла дом от накопившегося хлама, наполняя им большие пластиковые пакеты, заранее выставленные в прихожую. А я, заехав навестить под вечер, выволок их на помойку — в мусоропровод они не влезали. А через несколько месяцев мама собралась заглянуть в старые семейные фотографии — и не нашла ни одной! Тогда-то и выяснилось, что во время той самой большой приборки она случайно выставила пакет с уложенными в него альбомами в коридор, а я, ничтоже сумняшеся… Из всех семейных архивов уцелел только мой выпускной школьный альбом, да и то потому, что я за несколько лет до этого грустного события отвез его к себе на квартиру.