Утром, когда парни начали просыпаться, я забрался в палатку и растянулся на койке, чтобы немного вздремнуть. Измученный вчерашними событиями, я проспал десять часов. Разбудил меня Кемпер.
— Да поднимайся же, Боб,— устало произнес он,— Вставай, бога ради.
Темнело. Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь неплотно запахнутую дверцу палатки. Кемпер выглядел измученным и постаревшим, как будто мы расстались с ним не вчера вечером, а несколько лет назад.
— Животные покрылись оболочкой.— Он вздохнул.— Теперь они напоминают коконы...
Я сел, не дослушав его.
— Тот шар в овраге!
Кемпер молча кивнул.
— Фуллертон?!
— Для того я тебя и разбудил. Мы решили взглянуть на него.
Мы отыскали шар с наступлением темноты. Местность оказалась на редкость ровной, и наш овражек затерялся. Шар, расколотый на две половины, напоминал скорлупу яйца, из которого только что вылупился цыпленок. Темнота все сгущалась, а перед нами, поблескивая в тишине звездного неба, лежали две половинки шара — «последнее прощай», начало новой, пугающе чужеродной жизни.
Я подумал, что следует, как на похоронах, что-нибудь сказать, но мозг мой был пуст, а язык прилип к пересохшим губам.
Мы внимательно осмотрели землю вокруг «яйца» и нашли следы существа, выбравшегося из него. Это были следы новоиспеченного куставра.
Мы молча поплелись в лагерь.
Кто-то зажег лампу. Все стояли, не в силах поднять глаза от земли, понимая, что наше время истекло и отрицать увиденное в овраге — глупо и бессмысленно.
— Шанс остался только у одного из нас, — начал Кемпер, нарушив долгую, пугающую тишину. Голос его, как ни странно, звучал спокойно и уверенно.— Боб, ты должен улететь немедленно. Кто-то ведь обязан вернуться на Кэф и сообщить, что здесь произошло.
Он посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.
— Ну,— резко сказал он.— Отправляйся! Что с тобой?
— Ты был прав,— прошептал я,— когда рассуждал о защитном механизме, помнишь?
— Теперь-то мы знаем, что защитный механизм существует...— согласился Вебер.— Лучшего защитного механизма невозможно даже представить. Ведь он неодолим. Фауна планеты не пытается воевать с нами, она просто адаптирует нас, преобразует в себе подобных. Неудивительно, что на планете существуют одни куставры, неудивительно, что экология предельно проста. Шагнув в этот мир, вы попадаете в ловушку. Стоит только сделать глоток воды, сжевать стебелек, отведать кусочек мяса.
Оливер вышел из темноты и остановился напротив меня.
— Вот твоя диетическая сумка и записи.
— Но я не могу улететь без вас!
— Забудь про нас! — рявкнул Парсонс,— Мы уже не люди, понимаешь?! Через несколько дней...
Он схватил лампу, подошел к клеткам и осветил их.
— Смотрите! — выкрикнул он.
Животных в привычном смысле этого слова не было. Шарики, половинки шариков такой консистенции, как шар в овраге... А вокруг половинок топотали маленькие куставры.
— И ты хочешь остаться,— Кемпер посмотрел на меня с сочувствием,— Что ж, оставайся. А через день или два к тебе подойдет куставр, упадет перед тобой замертво, и ты сойдешь с ума, вычисляя, кого из нас ты приготовишь себе на обед!
Голос его звенел, как натянутая струна, он произнес последнее слово и отвернулся... Оказалось, что все парни стоят, повернувшись ко мне спиной. Я ощутил ужас одиночества.
Вебер подхватил с земли топор и пошел вдоль клеток, сбивая замки и выпуская маленьких куставров на волю.
Я медленно двинулся к кораблю, поднялся по трапу, крепко прижимая к груди сумку. Остановившись у люка входа, я обернулся, попытался последним взглядом охватить лагерь, всех своих товарищей и понял, что не могу покинуть их. Ведь мы провели вместе тьму лет. Они подшучивали надо мной, а я постоянно уединялся и ел в одиночку, чтобы не чувствовать запаха жаркого... Я подумал, что даже не помню, с каких пор ем эту тюрю, липкую и безвкусную, что из-за своего проклятого желудка я никогда не пробовал нормальной человеческой пищи. Может, парни куда счастливее меня, даже в данную секунду. Ведь человек, превратившись в куставра, никогда не останется голодным. Желудок его всегда будет наполнен приятной на вкус, сытной пищей. Куставры едят только траву, но, быть может, когда я превращусь в куставра, трава станет для меня лакомством — таким же, как недоступный сейчас тыквенный пирог?