«Все-таки удивляет меня мистика пробуждения. Мистика точности пробуждения. Когда бы я ни лег, когда бы ни заснул, если мне утром надо идти на работу, — просыпаюсь в шесть.
Кто там во сне во мне отмеряет секунды? Кто что считает внутри?
А сегодня не надо на работу. И все равно. Я проснулся и не знаю, утро это или ночь, — темно. Глаза открыты, смотришь на потолок — по нему отсветы машинные бродят. Мелькает в окне что-то, темно, неизвестно — наступило утро или нет. Лежу, думаю не о чем обычно; секунды какие-то лежу — вдруг дернулся (и неизвестно, какая сила отпускает пружины во мне), приподнялся — на часах удручающе обычная картина: стрелки… стрелка одна, вертикаль, без угла, сплошная ровная линия — один конец вверх, другой вниз, на цифрах двенадцать и шесть — сплошная ровная линия.
И сегодня вроде работы — мое дело. Операция.
Непонятная мистическая сила будит. А мистика все, что пока непонятно, — телепатия ли это, психика, жизнь…
Надо вставать, работать. Ну, не работать… Собственно, зачем вставать? Могу полежать».
Пришла сестра и дала снотворное по назначению анестезиолога, чтоб Борис Дмитриевич снова и хорошо поспал перед операцией.
И хотя был уверен, что если не встанет, а останется в этом положении, то все равно неминуемо заснет, он решил выпить лекарство, во-первых, потому что еще никогда не был в положении оперируемого — вдруг не заснет все-таки?.. Он перебил собственные мысли и решил пойти повидаться с Тамарой перед операцией, но сейчас же перебил и собственные желания, выпил лекарство, улегся поудобнее, накрылся одеялом до самых зубов, стараясь быть послушным больным, а не опасным для персонала больным доктором. Он хотел себя, сейчас совсем отделить от мира докторов. Может, возмездия боялся? Так он про себя подумал. Потом, подумал, что если в мире, так сказать, существует категория возмездия, то покой на этом свете не наступит никогда.
Страшно все же ему, наверное.
Он всей душой хотел отойти от своего докторства. Он же знает, как боятся, пугаются больных врачей их коллеги и весь медицинский персонал. Боятся и рационально и мистически. То они меняют себе назначения, то не принимают лекарств, то имеют мнение по каждому поводу, хотя никакого мнения иметь не должны — они должны быть, как и все остальные больные, просто лежачими, пассивными, страдательными.
А потом начинаются у докторов самые неожиданные, необычные, а то и обычные, но тяжелые осложнения. В общем, мороки много, страха много, и потому Борис Дмитриевич решил быть максимально послушным, по возможности снять вокруг себя напряжение послушанием и исполнительностью, выполнением всех, — абсолютно всех назначений. Никакого личного творчества!
Борис Дмитриевич принял таблетку и подумал, что вообще это назначение правильное, вне зависимости от качества обычного сна. Он подумал, что, наверное, правильней было бы говорить готовящимся к операции, по сути, к насилию над собой, правильно было бы объяснять больным, для чего нужны эти таблетки.
«С другой стороны, где ж время найти, чтоб каждому объяснять? Опять же, если времени не хватает, значит, мало народу работает — нужно больше. Больной ничего не понимает, и ему надо объяснять. А зачем ему объяснять? Он же больной, просто больной человек… Это я не просто больной — больной врач».
Он стал путаться в терминах, понятиях. Подумал, как важно слово для понимания.
«Неважно, как говорить… Нет у больного информации, ничего ему не объясняют — и все удар по достоинству человеческому. А потом жалобы недовольства».
Дальше работа мысли продолжалась, но он уже спал. И как обычно у него: вроде складно все думает, а спит. И важно еще забыть все, о чем думает. Подготовка к операции — это и забвение. Но забвение собственных размышлений — это уничтожение собственного достоинства.
«Чувство достоинства надо выстраивать… Всю жизнь надо выстраивать. И к операции надо готовиться самому и к чужим…
И всю жизнь я хочу построить… Впрочем, что я?.. Уж что построил, то и есть. Уж нового мне, наверное, ничего не удастся.
И вообще, что говорить о будущем — „построю“! Что было или есть, и все. А остальное…
Хирурга не должно волновать будущее. Сейчас — сейчас. А дальше видно будет, о дальнейшем лучше и не задумываться. Сию минуту надо спасать — это главное для хорошего… нет, для нормального хирурга.