Борис. Думаешь, невелика заслуга отходчивость начальника?
Доктор. Александр Владимирович, на эту субботу и воскресенье ваше отделение должно выделить по два человека на овощную базу.
Тамара. Конечно. Когда ты начальник, ты волен делать, что хочешь: хочешь — накричишь, хочешь — поощришь, хочешь — простишь. Это сознание, знаешь, как легко может делать добрым.
Александр Владимирович. Что ж вы мне говорите за два дня! Где я вам сейчас найду?
Доктор. Во-первых, не нам, а всем. Во-вторых, я тоже только узнал. Что делать?
Борис. И действительно делаются добрыми? Это только возможность.
Александр Владимирович. Что делать! Поздно, сейчас уже невозможно. Как я скажу им? Меня разорвут.
Тамара. Конечно, сам посмотри: хорошо живущие призывают к добру, к покою, к миру. У них есть такая реальная возможность. В и воле ее использовать. Толстой, например, использовал, а Иван Грозный — наоборот. А голодный Пугачев и не имел такой возможности.
Доктор. Александр, не шуми зря. Должен понимать ситуацию. Все мы любим капусту и кислую, и сладкую, и тушеную — надо помочь. Для себя все делаем.
Александр Владимирович. Для себя! Я же не прошу мне помочь лечить, хотя тоже было бы для себя…
Борис. Спекуляция. Сравниваешь разные времена, разные ситуации. И не о том вовсе речь.
Доктор. Александр, не занимайся демагогией. Ты достаточно умный человек… Медицине никогда не нужны были сезонные работники.
Тамара. Не горячись. Какая ж это спекуляция? Иди лучше в палату, скоро уже повезут.
Борис. Думаешь?.. Как говорится: «Не спрашивай, по ком звонит колокол…»
Тамара. Это про что, про кого?
Борис. Про все.
Борис Дмитриевич пошел в палату и, изображая железного человека, лег, раскрыл книгу и уперся в нее невидящими глазами. Наверное, когда он перестал себя возбуждать хождениями, разговорами, начали действовать лекарства, он стал немножко затормаживаться, или, как принято говорить сегодня у врачей, — загружаться. Но книгу держал прямо на груди, перед лицом. Стали мелькать стройные обрывки разорванных мыслей. Как принято сегодня говорить у врачей, неадекватных мыслей.
«Наверное, хорошо стать всем сытее, чтоб добрее быть. Надо просто всем улучшиться. А то все спорт да спорт. Это ли путь к истине? Лень думать.
Чтоб человечество в биологическом смысле улучшилось, не ухудшилось, выжило, стоило бы всех перемешать. Полностью перемешать. Создать межматериковые популяции, а потом опять всех перемешать.
Долго? Но, чтобы выжить, можно и не торопиться.
Без этих спортивных движений… Единственный выход — любовь. Здесь все целесообразно и красиво. Смысл, во всяком случае, есть».
В палату вошла Тамара. Он, не понимая уже толком, что происходит, сумрачно посмотрел на нее и что-то пробормотал. Наверное, по какому-то другому поводу. Мальчик-сосед улыбнулся и вышел из палаты.
— Идеал — человек разумный. Если он разумный — интеллигент и красивее и моложе… Сколько лет тебе?
Тамара ничего не поняла.
— Что ты говоришь?
Но он опять, по-видимому, отключился:
— Женщина только физического труда и женщина интеллектуального образа существования — вторая выглядит моложе… При прочих равных… А и у нее физический труд — магазин, плита, уборка, дети, и еще Блок, Тютчев, Пастернак, Шекспир. Да. У детей еще другие занятия, — водить их надо. И болтовня светская — силы уходят. А деньги те же.
— Что ты бормочешь? Я ничего не понимаю.
— Сколько тебе лет? Ты, чуть время есть, с книгой завалишься. Ура — тахта! Вот и моложе.
— Боря, ты уже под балдой. Но тебе еще рано. Сейчас тебя повезут. Удачи! До встречи.
— Кто сказал?
— Чудак. Я ж реаниматор. Все сама знаю и вижу.
Борис уже окончательно пришел в себя, но осталась все та же неадекватная искривленная легкость мысли.
— Какие таланты пропадают в провинции!
— Какие мужчины в столицах гниют! Отдаю долг — брудершафт без рюмки, но с поцелуем.
Тамара наклонилась над кроватью, поцеловала его, еще раз пожелала удачи и ушла.
Он смотрел вслед, изучал походку, прислушивался к шагам. У них была своя мелодия, не соответствующая движениям тела. Нет, со спины диагноз не поставишь.