— Больной, спокойно, не ворочайтесь. Как вас зовут?
Борис Дмитриевич не ответил, он знал, что девочка сейчас посмотрит в историю болезни, получит эту столь необходимую ей информацию и дальше будет обращаться к нему по имени, пока он не заснет. А дальше — предмет. А вот ему такую же информацию получить неоткуда, если только она сама не скажет. Но зачем? Зачем она будет ему говорить? А спросить он стеснялся, как стеснялся спрашивать имена сестер во время операции, когда появлялась какая-нибудь новая, с неизвестным ему именем, — шепотом, чтоб она не слышала, выяснял эту информацию у других.
Борис Дмитриевич очень уважительно относился к анестезиологам, особенно к девочкам-анестезисткам. Он-то знал, сколь много от них зависит, иной раз больше, чем от хирурга, поэтому он был обрадован, успокоен, когда увидел у этой девочки такие смышленые, быстрые, все вокруг сразу видящие глазки. В каждом движении ее были ловкость, справность и лукавство. К последнему он отнесся настороженно, но решил все же, что главное сейчас для него — это смышленость.
Борис Дмитриевич захотел как-то обратить внимание на себя и сказал им всем: «Здравствуйте», что было уж совсем неуместно. Но никто не заметил, на отреагировал, весь рой этих пчелок продолжал жужжать и танцевать, каждая около своего цветка, при этом они друг другу рассказывали о событиях всех дней, которые, по-видимому, и уже были, и еще будут. Создавалось впечатление, что они не слышали не только своих подруг, но и себя тоже, впечатление, что они не только не слышали, но и не слушали. Известная шутка: «Надо было сказать друг другу так много, а времени было так мало, что приходилось говорить одновременно» — в данном случае, пожалуй, была неправильна. Впечатление создавалось, что им нечего сказать друг другу, а радостное щебетание — просто физиологическая потребность, и это щебетание было приятно их больному, несмотря на столь обидное полное отсутствие какой-либо реакции на него, на его присутствие, на его наличие здесь в конце концов.
Одна из сестер помыла руки, протерла их спиртом, надела стерильный халат, перчатки, другая девушка завязала сзади на ней шнурочки, потом поясок ей затянула на талии с какой-то странной лихостью, которую он до вчерашнего дня, до встречи с Тамарой, и не замечал. Впрочем, может быть, дело не в поясах, а талиях.
Переодевшись в стерильное, сестра стала раскладывать на столе инструменты. Она просунула верхнюю половину тела в окно стерилизационной и вытянула руки. Борис Дмитриевич знал, что сейчас она берет из стерилизатора решетки с инструментами, поэтому он не гадал, что она будет делать, а смотрел, как ловко стерильным халатом она не касается никаких нестерильных предметов. Пожалуй, в операционной одежде уже не стоит лезть так далеко в это окно, могли бы ей и подать оттуда — это надежнее.
Халат на ней натянулся, его задний край приподнялся, обнажив ноги чуть выше, чем это было мгновение назад. Однако, если вспомнить царствовавшие еще совсем недавно мини-юбки, то такое обнажение нестрашно, и никаких лишних эмоций у больных возбудить не сможет. Правда, Борис Дмитриевич уже давно запутался и не знал теперь, какие эмоции надо считать лишними, а без каких жизнь и вовсе невозможна.
Сестра-анестезистка откинула Борису Дмитриевичу правую руку, привязала ее к приставному боковому столику, заставила «поработать рукой», потом «зажать кулак» — наконец игла уже в вене и какая-то индифферентная жидкость, физиологический раствор, наверное, медленно капает в кровь.
Все готово. Надо лишь дождаться врача-анестезиолога, начинать наркоз и все остальное.
И все-таки Борис Дмитриевич решился и попросил сестру сказать, как ее зовут, но из каких-то, возможно, сложных соображений она этого не сделала — может, не обращала внимания на звуки, им произносимые, может, просто хотела остаться инкогнито, безвестной труженицей, так сказать, и он вынужден был, как Маугли, сообщить ей, что они одной крови, что они говорят на одном языке, что они оба медики, и лишь после такого уточнения и проверки в истории болезни девочка сообщила имя свое: Валя. Обоюдная важная информация.
Валя стала готовить наркозные средства в шприцах. Борис Дмитриевич наблюдал. Все-таки им надо было его побольше загрузить в палате или самому ему не разгуливать. Больных перед операцией все же, как детей перед сном, лучше максимально оставлять в покое, не возбуждать. И теперь весь напряженный, внимательный, знающий, он понимал, что в двадцатиграммовом шприце должен быть снотворный тиопентал, в десятиграммовом будут препараты, расслабляющие мышцы, — курареподобные препараты; он знал все их процедуры, поэтому, когда увидел, что Валя ничего не набирает в десятиграммовый шприц, то, забыв все принятые внутри решения о манере поведения в больнице, поинтересовался, — почему; на это Валя буркнула из-под маски с оттенком превосходства, что ему не надо, что сейчас только введут иголки, и мышцы расслаблять не надо, что после ему надо будет проснуться и его повезут в рентгеновский кабинет.