Он окончательно отряхнул наркотический мрак своего сознания и опять ощутил на теле влажную повязку. Рядом стояли закрепленные штативами сильные лампы, направленные на него, на этот гипсовый саван, как неожиданно подумал он; на соседней кровати сидел юноша и молча, с любопытством таращился, как будто глазами своими хотел помочь лампам быстрее высушить повязку.
— Борис Дмитриевич, как дела? Чего-нибудь надо?
Он покачал головой. Попробовал пошевелить руками и ногами — работают. Раздражала техника; лампы, штативы — эра техницизма.
Головная боль стала сильнее. Кофеин, конечно, не сделали. А может, все это сплошная выдумка и кофеин тоже пустая, жреческая затея? Кто его знает. Но если бы сделали, ему бы казалось, что сделано все. «Он слишком много знал», как говорилось в каком-то анекдоте о контрабандистах откуда-то из Латинской Америки, и вывод был: его надо убить.
И эта бессмыслица промелькнула и канула в просветляющейся болью голове.
Теперь все, что чуть-чуть выходило за пределы обычных малых воздействий на органы чувств, било молотом по его мозгам. Почему так говорят — по мозгам? Ведь в голове мозг один.
Даже эта немудреная мысль усилила биение его мозгов. Мозгов! Когда голова болит, мозгов почему-то становится много.
Попросить укол Борис Дмитриевич постеснялся, чтобы опять не возникло суждение о трудности лечения докторов. А он сам знает, что в индусских ведах писали: легче лечить дураков. Ему очень хотелось создать мнение о себе как о выдержанном, послушном, дисциплинированном больном — он, по-видимому, почти полностью уже начал приходить в свою норму, психическую норму.
— Возьми, пожалуйста, у меня в тумбочке банку с растворимым кофе, кинь туда две ложки и налей в стакан горячей воды прямо из-под крана.
— А вам можно?
— Конечно. Что это за операция! На животе ж не оперировали.
— А разве можно горячую из водопровода для питья?
— Здравствуй, парень, — Новый год! Я всегда беру.
Он уже не помнил, что «всегда» для него не аргумент.
— Не знал, что можно.
— Я специально узнавал у работников этой системы.
Борис Дмитриевич так сказал, чтоб не вступать в длинную бессмысленную дискуссию. Потом задумался об операции. Что за глупость он сказал! При чем тут живот? Если на животе не оперировали, — значит, не операция, что ли? Сказывается привычка часто оперировать животы. Значит, если на животе не оперировали, если разреза нет, если швов нет — так и не операция, значит, все можно?
Морок все еще продолжался.
Впрочем, кофе-то можно было — он прав. Кофе можно, но вряд ли он ему поможет.
Но что-то делать надо. Наверное, лучше было бы обезболить, но просить…
Голову он поднять не мог, и кофе пришлось перелить в маленький чайничек для заварки, и он пил из носика — поильника для лежачих больных под рукой не было. Откуда в палате появился чайничек, он тоже понять не мог, но и не задумывался над этим. Может, мальчик любил чай пить или мрачный сосед, любитель поесть.
Головная боль не прошла — появилась тошнота.
Пришел Александр Владимирович.
— Как дела, Боря?
— Не знаю. Тебе виднее. По-моему, все в порядке. Обычно.
— Обычно? Конечно. Тебе чего-нибудь надо?
— Нет. Голова болит. Кофейку попил.
— Не поторопился? Рвоты не будет?
— Посмотрим.
— Посмотрим.
— Саша, позвони, пожалуйста, Людмиле на работу. Или она уже дома? Сколько времени?
— Два часа.
— Всего! На работу, значит. У нее сестра в Уфе заболела. Одна она там. Туда обязательно надо поехать. Расскажи ей. Скажи, что все нормально, смело может ехать. Объясни, что все хорошо. Если все хорошо. А?
— Сам не видишь? Она уже звонила Мишке, он все рассказал.
— Позвони ты. Ты же мой спаситель. Им же надо всегда иметь дело непосредственно со спасителями. А то она, поди, рвется сюда, а туда необходимо. Пусть едет спокойно. Здесь все же полно своих людей, а там никого.
— Ладно. Сейчас позвоню. Так тебе ничего не надо?
— Тебе виднее. Голова болит. Может, чего сделать?
— Кофеинчик сделаем, ты прав, и анальгинчик. Внутрь не надо — укольчиком, а то еще рвота будет. Пойду. У меня еще одно небольшое дело есть. А ты подожди так с недельку, и мы потом корсет сделаем вместо повязки.