У Тамары появились слезы.
— Ну что ты, Тамарочка? Что ты! Уже легче. А дальше и вовсе не будет ни повязок, ни гипсов.
Он смотрел в ее чуть выпуклые глаза, смотрел на слезы, накапливающиеся по краю век и не стекающие на щеки.
— Тамарочка, ты не помнишь слова песни военных лет «В лесу прифронтовом»? Как-то так.
— Это все было до меня еще.
— Да, да. Я забыл. Может, открыть окно?
— Не в этом…
Вошел Александр Владимирович.
И не возникло испуга у больного, что пришел заведующий, и не появилось желания задать вопросы о своем здоровье, и не вызвал успокоения его приход — сейчас он был спокоен, тяжело-спокоен, и не вызвал радости приход товарища, коллеги, возникла досада и тоска, тоска ожидания ухода Тамары.
— Ну что, Боря? Может, в реанимацию?
Возник испуг, возникли вопросы, заполнили все досада и тоска.
— Зачем?! Мне же лучше!
— Лучше! Ты посмотри на себя.
Мелькнули у Бориса Дмитриевича остатки профессиональной реакции: «Вот и я так говорю больным. Так не надо, наверное. Как я могу на себя посмотреть? Мне хорошо, тепло, уютно. Раздышусь еще. Посмотри, говорит, на себя…»
— Дайте зеркало.
— Обойдешься без зеркала.
«Я и так в Зазеркалье…»
— Не надо в реанимацию, Саша. Прошу тебя. У меня же тут реаниматор. У нее живая вода есть. Прошу тебя.
— Живая вода! Она ж не выдержит. Она тоже больная.
— Сашенька, была бы ночь, а я-то выдержу.
— Вам смешки, а я отвечаю за вас.
Им смешки!
«Нам смешки».
Тамара улыбнулась.
— Только не прогоняй ее. Оставь мне реанимационную службу.
Александр Владимирович вышел из палаты и позвал Тамару.
Снова завертелась музыка, песенка, слова… Потом он вспомнил идиотскую шутку, когда начинается звон, треск, смех: «Нет кремации без реанимации». Никогда раньше не ощущал он идиотизма и пошлости подобных шуток.
Сейчас эта шутка показалась ему плоской.
Всего лишь…
И опять он уже в прифронтовом лесу…
А за дверьми в коридоре идет консилиум. Тамара Степановна и Александр Владимирович на диванчике обсуждают, решают, спорят, предполагают.
— Терапевты подтверждают, что это инфаркт.
— Ты видел кардиограмму? Мы, реаниматоры, такие кардиограммы чаще видим, чем вы и чем терапевты, — это гипоксия, кислородная недостаточность.
— Откуда, Тамара? Для пневмонии, эмболии еще рано. Только если инфаркт.
— Мы даже не можем ни послушать, ни снимок сделать — кругом гипс.
— Понимаю. Тебе гипс сейчас больше всего мешает.
— Брось глупые шутки. Много чего мешает.
— Прости, но как я тебе ни сочувствую, снять гипс я сейчас не могу.
— Да пойми же ты! Гипоксия от гипса. Он слишком скован, он не может дышать.
— И целовать.
— О господи! С этим-то мы устроимся, дай дышать ему.
— Как! Вся работа пойдет прахом.
— Больше пойдет прахом! Он же умрет! Рассеки, разведи, а потом мы снова стянем, бинтом и чуть полегче.
— Пойду еще раз посмотрю кардиограмму. Тамара, не горячись. И он еще тяжел, и у тебя еще все впереди.
— Впереди! Впереди…
— Почему ты так уверена, что все это от гипса?
— Я уже объясняла.
— Не убедила. А если инфаркт?
— Да и кардиограмма неполноценная, без грудных отведений — опять же гипс. Ты посмотри кардиограммы, сравни их при инфаркте и при гипоксии только.
— А почему же наши реаниматоры тоже говорят об инфаркте?
— Потому что они верят своим терапевтам, а я их не знаю и свободна от их авторитета, их давления.
— Слабый аргумент.
— А что, очень нехорошо снять гипс?
— Надежнее результаты с гипсом.
— Ты послушай, как он дышит, — отсюда слышно. Ты видал, синюха какая? Ногти. Уши. Что вы здесь все слепые, глухие, что ли?
— Я бы не задумываясь рассек гипс, если б доводы твои звучали, как глас с небес.
— Когда с небес глас, никто не задумывается. Да ты задумайся! Раньше ты был сообразительнее.
— Опыт, подруга, опыт.
— А я сердцем чувствую. Я, понимаешь, полюбила его.
Александр Владимирович отвернулся, лицо свое отвернул от нее и стал смотреть куда-то в даль коридора, потом почесал нос и глухо, спокойно, равнодушно сказал куда-то в коридорную даль и темноту:
— Потрясающе! Сейчас принесем ЭКГ и все посмотрим снова, — И дальше окрепшим шепотом продолжил: — Это аргумент, конечно, серьезный. — Помолчал, послушал ее молчание. — Я серьезно говорю: серьезный аргумент.
Молчали оба. Но недолго.
— Чего молчишь? Подсчитываешь, что впереди у меня?