— И все же? — повторил я мягко.
Виктория покачала головой, опустилась в кресло и вздохнула.
— Мне предложили работу в Москве. Очень хорошую работу, перспективную. Не мужчина предложил — женщина, моя подруга. Но ответ я должна была дать в течение недели. Я позвонила из санатория Валерию Аркадьевичу, рассказала об этом предложении и попросила приехать, чтобы обсудить, как у нас дальше будет. Если я перебираюсь в Москву, то… конечно же, наши отношения закончатся. Ведь мы вместе меньше года, и такие отношения на расстоянии в тысячи километров… я в это плохо верю. Я даже не о себе, я о Валерии Аркадьевиче. А если он что-то по поводу нас серьезное думает… то черт с ней, с Москвой, мне нисколько не жалко! Но он смог ко мне приехать только в тот самый вечер. Он сказал, что все это очень неожиданно, что он об этом думал, но пока ничего не надумал, потому что с женой прожил около сорока лет, а я молодая, и кто знает, как у нас сложится дальше… Иными словами, он попросил дать ему еще пару дней, после чего мне честно ответит. И вот… — Виктория снова вздохнула. — Валерий Аркадьевич исчез…
— А работа?
— Работа тоже исчезла. Я не смогла дать согласие.
…На обратном пути домой я думал не о делах. Я думал о любви. Гена с Варварой часто ехидничают по поводу моего успеха у женщин. Но сегодня я молод и красив, а любить молодых и красивых всегда легко. Для Виктории же я как мужчина не имел никакой ценности — для нее ценность представлял человек, годившийся ей в отцы. Интересно, когда я буду в возрасте Сокольникова, мне может выпасть такая удача?
Глава 16. Варвара
Весь вечер я висела на телефоне. Терпеть не могу долгую болтовню по телефону, а что делать?
Ну, положим, Малышкиных отшила довольно быстро. Минут через пятнадцать. Они лезли со своим любопытством, я им кинула косточку, рассказала про парня, который Козлинскому статью подкинул, и они наелись. При этом тут же принялись советы давать. Дескать, нам следует хорошо проверить, действительно ли Козлинский по собственному невезению в автокатастрофу попал. Банальный, конечно, совет, но грамотный. Выучились, толкаясь с нами рядом, соображать.
Потом позвонила Катерина. С ней я общалась около часа. По-моему, она просто впала в транс и, в отличие от Малышкиных, вообще перестала что-то соображать. Несла какую-то чушь, которую даже пересказать невозможно. Хотя уж кого-кого, а ее-то понять можно. Когда близкий человек погибает, это полный кошмар, но, по крайней мере, тут все ясно. А когда близкий человек просто исчезает, с ума сойдешь от одной только неопределенности. Ей я сообщила все, что знала. Только о папенькиной любовнице умолчала. А вообще наша беседа напоминала прием у психотерапевта. Я старалась, как могла, но, насколько поняла по Катерининой реакции, не сильно преуспела.
А тут еще мое семейство — Дима с Люськой — не удержалось от критических замечаний.
— Знаешь, Варя, — изрек муж, — когда ко мне в больницу поступает тяжелый больной, он в первую очередь надеется, что я расскажу ему о том, как он вылечится, а не о том, какие разрушительные процессы происходят в его организме. Если я начну демонстрировать собственные знания, да еще с душераздирающими подробностями, то человек, если он достаточно впечатлительный, умрет от обычного насморка, не говоря о чем-нибудь посерьезнее. И все мои заверения, дескать, все кончится совершенно замечательно, будут абсолютно бесполезны. Хотя ты даже таких заверений не давала. Ты своей Кате старательно перечисляла, что вы делаете, а ей бы хотелось услышать, чем ей ваши дела помогут.
— Детектив и эскулап — совсем не одно и то же, — прервала я мужа-врача. — В конце концов, Катерина нас наняла, чтобы папашу найти, а не для того, чтобы я ей слезы утирала. И за свои деньги она имеет право знать, что мы не на печке сидим. А всякие там ля-ля-тополя разводить — дело плевое. Хоть и утешительное.
— А ты, мамочка, — встряла драгоценная доченька, — расскажи своей Кате анекдот. Больной приходит к врачу и спрашивает: «Доктор, я умру?» А тот ему: «А как же!»
— Ну-ка кыш отсюда! — прикрикнула я.
— И не имей дурной привычки встревать в разговоры взрослых, — поддержал Дима.
— А у нас семейная демократия! — пискнула Люська и, ловко увернувшись от моей оплеухи, смылась в свою комнату.
Да, я могу шлепнуть ребенка. А она может подкалывать мать. И обеим это прощается. Вот такая у нас семейная демократия.
Не успела я поужинать, позвонила мама. С ней разговор был совсем короткий. Добрая родительница предупредила, что ее терроризировала своей общественной активностью сестрица Зинаида, которая теперь намерена обрушить террор на меня. Мама человек интеллигентный и совершенно не лживый. Однако родная дочь дороже личных убеждений, а потому, преодолев природную честность, она посоветовала: