— Возвращался я как–то с бомбометания. Смотрю — Маргарита Павловна загорает. Голая. Ну, я её между ног ка–ак трахну своим бомбардировщиком. Так сюда и провалился. А здесь — благодать. Земля плодородная. Рыбы в реке видимо–невидимо. Сверху периодически полезные вещи падают. Вот вы опять же упали… корова… Глядишь, поросята упадут, свиноферму свою заведём… Чё ещё для счастья надо?..
Слушает поэт Пушкин лётчика Потапова и, почёсывая свой волосатый… живот, думает: «И то верно…»
С вами говорит автоответчик
Жена Афонькина Татьяна работала автоответчиком. Целыми днями она лежала на диване, курила сигареты, читала детективы, а если звонил телефон — снимала трубку и металлическим голосом отвечала:
— С вами говорит автоответчик. Сегодня в таком–то кинотеатре, на таком–то сеансе, такой–то фильм.
Рядом с Татьяной на диване лежал Афонькин. Он не курил сигареты, не читал детективы и не отвечал на телефонные звонки. Афонькин просто лежал и смотрел в потолок.
При этом он думал: «Я смотрю в потолок».
Иногда Афонькин посещал своё любимое кафе «Сюрприз».
В прошлый раз в качестве сюрприза у Афонькина был дохлый таракан в салате.
На сей раз в чашке с кофе плавала живая муха.
«Муха плавает», — думал Афонькин.
«Вот блин, — думала муха, перебирая лапками, — как глупо утонуть в несладком кофе».
Афонькин выловил муху и отщелкнул в сторону. Муха больно ударилась головой о стену и чуть не потеряла сознание.
Афонькин выпил кофе и пошёл на вокзал. Он решил уехать в город своего детства.
Кассирша в кассе спала. Ей снилось, что она Клеопатра.
Афонькин разбудил кассиршу, купил билет и сел в поезд.
Поезд поехал. За окном была Россия.
«Россия», — думал Афонькин.
Когда наступила ночь, Афонькин всё ещё смотрел на Россию, но видел лишь своё слабое отражение на стекле.
«Это я, — думал он. — Афонькин».
На следующее утро Афонькин приехал в город своего детства.
Здесь он родился; здесь и умер.
О том, что он уже умер, Афонькин не знал.
А родился он так. Презервативов в аптеке не было, поэтому отец Афонькина решил попробовать с детским воздушным шариком. В самый ответственный момент шарик лопнул.
Но это ещё не всё.
В книжном магазине продавались только материалы партийных съездов, пособия по свиноводству и справочники по металлургии. Поэтому мать Афонькина каждый день, наклоняясь над раковиной, с удивлением думала: «Ну, позавчера я, положим, грибами отравилась, вчера — консервами, а сегодня–то чем?.. Компотом?..»
После этого Афонькин появился на свет и пошёл в детский садик.
Время замкнуло своё кольцо, и Афонькин снова шёл в детский садик.
Но детского сада уже не было.
На втором этаже, где когда–то находилась комната для игр, теперь разместился городской суд. А на первом, где была спальня, процветал частный мясной магазин.
В суде кого–то судили.
В мясном магазине мясник рубил мясо. Кровь брызгала во все стороны.
— Осторожнее, — воскликнул Афонькин, — вы меня испачкаете кровью!
— Ты и так весь в крови, — хмыкнул мясник.
«Это он шутит», — подумал Афонькин.
— Это я шучу, — сказал мясник. — А вообще–то у меня тонкая и ранимая душа мечтателя. Знаешь, чего я больше всего на свете хочу?
Афонькин не знал.
— Стать бабочкой и порхать с цветка на цветок, — доверительно сообщил мясник. — И чтобы вдали виднелся лес, блестела речка на солнце…
Он замолчал. Молчал и Афонькин. Пока они молчали, было слышно, как наверху строгий судья приговаривает кого–то к расстрелу.
— А вместо того, чтобы порхать, — продолжил мясник, — я рублю мясо.
— Здесь когда–то находился детский садик… — начал Афонькин.
— Верно, — кивнул мясник. — У меня есть картотека на всех детишек.
Он достал тетрадку, захватанную кровавыми пальцами.
— Вот, — пояснил с гордостью, — всё записал: кто кем был; кто кем стал. Хобби у меня такое.
Сердце Афонькина учащённо забилось.
— А скажите… Лара… Лариса Попова есть в вашей картотеке?
— Счас поглядим, — слюнявил палец мясник, перелистывая страницы.
— Лара, — закрыв глаза, мечтательно вздыхал Афонькин.
…хрупкая девочка в белом платьице… огромный розовый бант в волосах… удивлённые карие глаза… вкус первого поцелуя… Лара…
— Попова, — нашёл мясник. — Три развода, четыре любовника, пять абортов.
— Не может быть! — ахал Афонькин.