…Прошло ещё десять лет.
И от Раисы Герасимовны осталось лишь жёлтое пятно на потолке. И то только потому, что у Василь Василича не было денег на ремонт. Зато у него было два инфаркта и третий на подходе. Рядом с его кроватью теперь тоже стояло ведро.
И вот лежит Василь Василич, смотрит на жёлтое пятно и ясно так понимает, что абсолютно счастлив он был всего лишь один раз в жизни — в тот далёкий вечер, когда Раиса Герасимовна показала ему БРИТУЮ ПИЗДУ.
«И чего я её тогда не потрогал?..», — вздыхает он с запоздалым сожалением.
В летний дождливый вечер гуляю по опустевшему парку
Тир представлял собой стилизацию под избушку на курьих ножках. Бабу Ягу замещал старик лет шестидесяти.
— Вы очень похожи на Фёдора Михайловича, — сказал я ему.
— Я и есть Фёдор Михайлович, — ответил старик.
— На Достоевского, — уточнил я и подумал, что он сейчас скажет: «Я и есть Достоевский».
Но тут дверь отворилась и в тир вошёл мужчина средних лет в форме прапорщика. А вместе с ним девушка, довольно привлекательная.
Федор Михайлович разгладил пятерней бороду и спросил:
— Желаете пострелять?
— Так точно! — отрубил прапорщик. — Маша, ты не хочешь пострелять? — обратился он к своей спутнице.
Маша явно не хотела. Недовольно поджав губы, она демонстративно отвернулась.
— А сколько у вас мишеней? — поинтересовался прапорщик.
Фёдор Михайлович посмотрел на стенд.
— Да штук тридцать наберётся.
— А если я их все собью?
— Полагается призовая игра.
— Что это значит?
— Собьёте — увидите.
— Угу-у, — покивал прапорщик. — Послушайте, где–то я вас уже видел. Вы случайно не отставник?
— Это же Фёдор Михайлович, — сказал я. — Достоевский. Вы что, разве не видите?
— Достоевский давным–давно умер, — сказала Маша.
— Это мы с вами умрём, а Федор Михайлович будет жить вечно, — провозгласил я.
Фёдор Михайлович одобрительно хмыкнул.
— Нет, где же я вас всё–таки видел? — не унимался прапорщик. — Вот теперь буду мучаться, пока не вспомню.
«Достоевский» отсчитал ему три десятка пуль.
— А тебе, паренёк, сколько? — обратился он ко мне.
— Нисколько, — ответил я.
— А чего ж так?
— Я сегодня получил три двойбана.
— А, так ты двоечник, — сказал прапорщик.
— Это ничего, — рассудил Фёдор Михайлович. — Двоечник тоже человек.
И он отсчитал мне десять пуль.
Мы с прапорщиком принялись за мишени. Я очень скоро послал все свои заряды «за молоком». Прапорщик же метко щёлкал одну мишень за другой. И быстро добрался до последней. Он уже собирался поразить и её, как вдруг, перестав целиться, радостно воскликнул:
— Вспомнил, где я вас видел! В церкви! Вы поп!
— Так точно! — шутливо козырнул Фёдор Михайлович.
— То–то я гляжу — морда знакомая.
— Па–а–ша, — укоризненно протянула Маша.
— От–ставить! — сам себе скомандовал прапорщик. — Извиняюсь, конечно, но это были вы или не вы?
— Я, — признался Фёдор Михайлович.
— Что, выгнали? Небось, за пьянку?
— Нет, сам ушёл. На пенсию.
Прапорщик недоверчиво улыбался.
— У вас что, в церкви, и пенсии дают?
— Как и у вас, в армии. Отслужил двадцать пять лет — получай. Ещё и ценным подарком наградили за безупречную службу.
— А что за подарок? — заинтересовался прапорщик. — Библия?
— Не угадали. Сочинения Дарвина на казахском языке.
— Хе–хе–хе, — посмеялся прапорщик. — Да вы шутник.
Он снова начал целиться.
Последней несбитой мишенью оставалась «музыкальная шкатулка» — красного цвета ящичек с жёлтым кружочком. В этот кружок и следовало попасть.
БАХ!.. ЦЗИНЬ!..
— Есть контакт! — завопил прапорщик.
Магнитофон, спрятанный за занавеской и соединённый шнуром с «музыкальной шкатулкой», придавлено вскрикнул бесполым голосом:
Сон и смерть!
А может быть — одно и то же?!
Спящие и мёртвые похожи!
Не волнуют их земные страсти!
Их не тянет ни к деньгам, ни к власти!
И оборвалось…
Раскачивалась под ветром входная дверь. Шумела листва. Пели птицы. В помещении тира пахло порохом и кровью. Три десятка ни в чём не повинных жестяных зверюшек: зайцев, оленей, лисичек и прочих наших братьев меньших — безжизненно висели вниз головами. — Призовая игра! — торжественно произнёс Фёдор Михайлович и сделал приглашающий жест в сторону занавески.