У женщины началась истерика. Она зарыдала.
Вороников молчал.
Не здесь… не с нами… не сейчас…
(Молчание III)
Однажды я сел в поезд и поехал в город N. Напротив сидела старушка и обмахивалась веером.
— Я прямо фрейлина, — говорила она.
Молодой человек, сидящий справа от меня, немного подумал и сказал:
— Да.
На верхней полке лежала влюблённая девушка и задыхалась от любви.
— Когда–то давным–давно, — принялась вспоминать старушка, — я стояла в очереди за мылом. Было очень жарко. Я достала веер и стала обмахиваться. Все так удивились.
За окнами вагона пробегали леса, поля, моя жена, семеро детей…
Жена кричала:
— Ты ещё пожалеешь! Ты ещё пожалеешь!
Дети кричали:
— Папа! Папа!
Вдруг раздался страшный грохот. Это влюблённая девушка грохнулась с верхней полки.
— Чаю! Дайте скорее чаю! — заверещала старушка, обмахиваясь веером.
Проводник вагона оказался Философом с большой буквы.
Он сказал:
— Чая не будет. НИ–КОГ–ДА!
Влюблённая девушка задыхалась на полу от любви.
— Послушайте, послушайте, — простирала она руки к молодому человеку. — Я вас люблю! Люблю!.. Возьмите меня! Возьмите!
Молодой человек немного подумал и сказал:
— Нет.
Влюблённая девушка на всём ходу выпрыгнула из поезда. Мы проводили её прощальными взглядами.
— Я тоже любила, — меланхолично сказала старушка, обмахиваясь веером. — Я тоже бросалась с поезда. Вернее, под поезд.
— Все мы бросаемся под поезд, — философски изрёк проводник.
Семеро детей писали мне: ”Здравствуй, папа. Мама вышла замуж. До свидания, папа».
По моей щеке катилась скупая мужская слеза.
— Мой первый муж, — вспоминала старушка, обмахиваясь веером, — работал в охранном отделении. Его очень ценило начальство. Потом он перешёл на работу в ЧК. И тоже зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.
За окнами вагона пробегали весна… лето… зима… осень…
— А на самом деле, — объяснял проводник–философ, — нет ни зимы, ни весны, ни лета, ни осени.
— А что же есть? — спрашивали мы.
— НИ–ЧЕ–ГО.
Молодой человек немного подумал и сказал:
— Да.
Когда мы подъехали к городу N, его на месте не оказалось.
Мы растерянно озирались. Перед нами расстилалась безбрежная пустота.
— Куда это мы приехали? — не понимали мы.
— НИ–КУ–ДА. — объявил проводник.
И все замолчали. Молчала старушка, обмахиваясь веером. Молчал я. Молчал проводник. Молодой человек, правда, хотел что–то сказать, но немного подумал и не сказал.
Хрюкин и Шпензиков
Жил–был человек по фамилии Хрюкин. И вот как–то раз ему в голову ударила мысль. Да так сильно, что он даже на пол полетел. Лежит Хрюкин на полу и удивляется: «Ну и шарахнула!»
А мысль была такая:
«Все люди на 99 % состоят из воды и думают, что живут. А на самом деле их давно выпили».
С этой мыслью Хрюкин побежал к Шпензикову.
Прибежал и давай кричать:
— Шпензиков! Шпензиков! Вот мы на 99 % состоим из воды и думаем, что живём. А на самом деле нас давно выпили.
— Хрюкин, — небрежно говорит Шпензиков, — я этой мыслью ещё вчера подумал.
— И что теперь? — спрашивает Хрюкин,
— А теперь, — с важностью отвечает Шпензиков, — нас переваривают.
— А когда переварят, тогда что? — снова спрашивает Хрюкин.
— А вот что, — сказал Шпензиков и продекламировал стихотворение японского поэта Ниссы:
Круглится
Ямка от струйки мочи
Снег у ворот
Ночь
Придя вечером домой, Пищалкин ахнул от неожиданности. Мебели не было! На полу валялся чужой грязный матрац. Блёклые обои — тоже чужие — свисали со стен клочьями. Подоконник был усыпан окурками.
Из кухни доносились голоса. Пищалкин поспешил туда.
За столом сидели неопрятного вида женщина в застиранном халате и лысый молодой человек. На столе — начатая бутылка вина, открытая консервная банка со шпротами, куски хлеба…
— Кто вы такие?! — закричал Пищалкин.
— А сам–то ты кто такой?! — закричала в ответ неопрятная женщина. — Пришёл тут!.. Разорался!..
Пищалкина трясло от негодования.
— Я здесь живу! Это моя квартира!
Лысый молодой человек наколол на вилку шпротину и отправил в рот.