Взобралась колонна на какой–то пригорочек. Поглядел следователь Тряпкин вокруг — ё-моё!.. — да тут вся Россия идёт…
В С Я!
Представлена полностью, как на картинках Глазунова. Кстати, и сам Ильюха здесь же. В соседней колонне. Вот так–то, дядя. Отрисовался…
Тянется–тянется Святая Русь. И живые. И мёртвые.
Кто в лаптях, кто в кроссовках…
Вон Ванька Грозный на посох свой убийственный опирается, рукою в перстнях котелок под короной чешет.
Вон Емелька Пугачёв со Стенькой Разиным — два удалых атамана!
А вон Катька, царица–нимфоманка.
Фёдор Михалыч со Львом Николаичем идут под ручку, о непротивлении злу насилием разглагольствуют.
Пётр Аркадьевич Столыпин твёрдой походкой выступает, накинув на плечи шинель.
А за ним грузин Ёся, по кличке Сталин.
А чуть дальше — Владимир Ульянов, помощник присяжного поверенного, вместе с сестричками Маняшей и Дуняшей да женой Надюшей.
Гришка Распутин — как всегда поддатый, рожа красная, рубаха тоже красная. Шагает, хоть бы что. Частушки орёт:
Я пою и веселюся!
В жопу жить переселюся!
Вставлю раму и стекло!
Будет чисто и тепло!..
…Идёт Святая Русь… Посторонись…
А сверху, с коричневого неба, какая–то мелкая дрянь сыпется. Дождь — не дождь; снег — не снег… А что–то склизкое, противное, извивающееся. Наподобие червей.
Поднял следователь Тряпкин воротник плаща, чтобы черви за шиворот не падали… «Да-а, — думает, — вот так приехал в Москву…»
— Всё! — захлопнул я рукопись.
Порфирий Дормидонтович неспешно раскурил свою знаменитую трубочку. И только после этого сказал; коротко! ёмко! по–шишигински:
— Заебись!
13. Как мы с Порфирием Дормидонтовичем гуляли в городском парке
Однажды Порфирий Дормидонтович зашёл ко мне в гости. Мы выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись, мы отправились в городской парк. Прогуляться.
Через парк протекала небольшая речушка. Мы остановились на середине мостика и стали глядеть на воду. По воде плавали утки. Сверху они напоминали тараканов.
— Жизнь, — сказал Порфирий Дормидонтович задумчиво, — это бесконечная череда дней.
— Пожалуй, — согласился я и, записав изречение великого писателя, плюнул в воду.
— Кстати, о плевках, — сказал Шишигин. — В московском зоопарке был сторож по фамилии Никодимов. Он болел туберкулёзом. И каждое утро, проходя мимо бассейна с бегемотом, Никодимов туда плевал. И представьте себе, бегемот тоже заболел туберкулёзом. И скончался. Вот так–то, Валерий Михалыч.
— А Никодимов? — спросил я.
— А что Никодимов?.. — пожал плечами Порфирий Дормидонтович. — Месяц спустя заразил СПИДом орангутанга.
— В клетку с орангутангом стал плевать? — спросил я.
— Ха–ха–ха! — весело рассмеялся Шишигин. — Ага, в клетку стал плевать… Какой вы, Валерий Михалыч, в сущности, ещё ребёнок.
14. Как главврач прочёл мне своё замечательное стихотворение
Однажды я опять шёл по больничному коридору. А навстречу мне опять попался главврач. И опять с похмелья.
— Валерий Михалыч, — окликнул он меня.
— Я вас слушаю.
— Это вы делали операцию этому, как его… больному Мурашкину?
— Я. А что, снова баллоны перепутал?
— Ну, положим, вы ему вовсе забыли наркоз дать, но не в этом дело. — Главврач порылся в кармане своего грязного халата и, словно фокусник, извлёк оттуда… мой пейджер.
— Ой, — радостно ойкнул я. — Где вы его нашли? Я вчера всю квартиру перерыл. Ну, думаю — всё…
— Мы его нашли у больного Мурашкина, — сказал главварч. — В кишечнике.
— А где сам Мурашкин? — спрашиваю я с неприятным предчувствием.
— Точно сказать не могу, — отвечает главврач. — Но одно из двух: либо он ещё в морге, либо уже на кладбище.
— Да-а, — протянул я смущённо. — Надо же. И что теперь делать?
— Пойдёмте пивка попьём, — предложил главврач. — У меня вобла сушёная есть.
И мы пошли пить пиво… После третьей кружки главврач сказал:
— Пейджер — это что, я, помню, у одного мужика в желудке «мобильник» забыл. А он на похоронах возьми и зазвони. Вдову чуть кондрашка не хватила. Ха–ха–ха!.. — захохотал главврач, но тут же оборвал свой смех. — Извините.
…После десятой кружки главврач сбивчиво забормотал: