– Ничего! Ничего мне не надо, – забормотал Дмитрий Олегович, стараясь как-нибудь понезаметнее спрятать за спиной руку с дипломатом. – Я иду себе… в овощной магазин, – добавил он, сам не зная зачем.
– В овощной? – милиционер сурово насупил брови, кажется, всерьез заинтересовавшись подозрительным гражданином. – Но он-то совсем в другой стороне!
– В другой? – глупо переспросил Курочкин. – Вот незадача. Выходит, заблудился я… – Курочкин начал медленно, шажок за шажком отодвигаться от бдительного патрульного. – Тогда пойду в другую сторону…
Всего пять минут назад он намеревался отдаться в руки родной милиции. Теперь же он не чаял вырваться из этих же самых рук. Диалектика. Или, как сказала бы его Валентина, «обалдуй – это диагноз!». С грустью Дмитрий Олегович признал справедливость этой фразы: при нулевом природном везении шансов остаться на свободе у Курочкина практически не было.
– Стой-ка, дружок! – патрульный властно поманил Дмитрия Олеговича пальцем. – Я с тобой еще не закончил… Что это у тебя в чемодане? Случаем, не бомба?
Курочкин понял: на чистосердечное признание ему осталось секунд пять. Он уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы на выдохе рассказать все-все про убитых в подворотне, мертвого урку и четверть миллиона долларов, но тут с грохотом распахнулась чисто вымытая дверь милицейского участка, и из нее на большой скорости вылетел круглый человек. Не вышел, не выбежал, а именно вылетел. Как птица. Или как камень. Или как птица, подбитая камнем. Последнее сравнение было, пожалуй, наиболее уместно.
У подбитой птицы было лицо кавказской национальности: кавказский нос, кавказский ежик седых волос, кавказские – навыкате – глаза, один из которых был украшен быстро набухающим синяком. После неудачного приземления на асфальт Летниковской улицы такие же кровоподтеки должны были возникнуть на руках и на ногах. И дай бог, если все ограничивается только синяками…
– Ох-х, – простонал раненый горный орел и попробовал встать на ноги.
Сразу позабыв об угрозе разоблачения с конфискацией, Курочкин бросился к подбитой птице и, поставив дипломат на асфальт, первым делом убедился, что нет переломов. После этого он помог горному орлу осторожно подняться.
– Ничего не понимаю! – громким шепотом сказал пожилой орел Дмитрию Олеговичу, вцепившись в его плечо. Кавказец все еще пребывал в прострации после полета и падения. – Ничего, генацвале!… Ох-х!… Фрукт привез… Документ – в порядке, накладные на груз – в порядке… Московский налог уплачен, санитарный налог, сказали… и санитарный уплатил… За что же он меня так?…
– А не нравишься ты мне, вот и все! – раздался голос сверху. В дверях милицейского участка возник полный и очень румяный офицер лет тридцати от роду. – На хрена ты, спрашивается, сюда приехал?
Гость с Кавказа, видимо, не слишком хорошо знал разговорный русский язык и потому не понял, что ответа от него сейчас никто не ждет. В особенности, румяный офицер в дверях.
– Я фрукт привез… – вновь попытался объяснить подбитый седой орел. – Четыре машины… через три границы… Документ ведь в поряд…
– Повесь в сортире свой до-ку-мэнт! – передразнил румяный страж порядка. – Знаю я вас, мусульман, как облупленных. Насмотрелся! Днем вы сладкие-сахарные, а как стемнеет, откопаете гранатометы… Мало нам своей уголовной швали, так еще за приезжими тут следи в оба глаза…
– Какой гранатомет? – печально проговорил горный орел. – Почему мусульман, зачем? Я – Автандил Цховребашвили, из Кутаиси, есть документ… – Последнюю фразу кавказский гость произнес, обращаясь почему-то не к милицейскому офицеру, а к Курочкину. Должно быть, понял, наконец, что с румяным капитаном обсуждать что-либо бесполезно.
Горских обычаев Дмитрий Олегович не знал, однако справедливо рассудил: раз человек ему представился, надлежит сделать то же самое. Согласно законам гостеприимства. Поддерживать на весу грузноватого Автандила было не так-то легко, но Дмитрий Олегович старался не подавать виду.
– Я – Дмитрий Курочкин, – вежливо прокряхтел он. – Из Москвы…
Только после этих слов бравый капитан соизволил обратить свое капитанское внимание на Курочкина.
– А это еще что за хрен с горы? – лениво обронил милицейский начальник куда-то в пространство.
Видимо, предполагалось, что отвечать на это обязан сам Дмитрий Олегович.
– Я… – начал Курочкин и запнулся. За последние десять минут его вера в родную милицию не то чтобы поколебалась, однако несколько уменьшилась. Из двух только что встреченных стражей порядка оба оказались не слишком приветливыми. Объяснять бравому капитану, что он, кандидат наук Курочкин, – не хрен и не с горы, желания не возникало. Но и молчать было глупо.
Возникла пауза, которую решил заполнить патрульный, примолкший было после появления на горизонте начальства.
– Это я его задержал, товарищ капитан, – отрапортовал он. – Подозрительный типчик. Крутился тут и чего-то высматривал. В овощной он, видите ли, шел. А овощной-то магазин…
К счастью для Курочкина, патрульный выбрал не лучшее время для проявления инициативы. Капитан еще не исчерпал всех своих запасов раздражения.
– Сам-то здесь чего крутишься, Мымрецов? – хмуро осведомился он. – Ты уже полчаса как должен быть на Автозаводской, а не бдительность тут проявлять не отходя от кассы. Бдительнее всех, что ли?
– Никак нет, товарищ капитан! – патрульный Мымрецов козырнул, бросив злобный взгляд на Курочкина с Автандилом. – Я просто подумал…
– Меньше думай, сержант, – заметил капитан. – В твоем звании это совсем не обязательно…
Мымрецов вновь послушно козырнул, забрался в патрульный «Форд» и дал по газам. Взвизгнули шины. Машина оказалась единственным существом, на котором оскорбленный в лучших чувствах сержант смог отыграться. Будь в машине патрульная овчарка – она бы вдобавок получила пинка. Человек – царь природы, и когда получает от другого царя нахлобучку, то вымещает свои чувства на подданных, живых или механических. Субординация. Когда у Валентины на работе неприятности, достается всегда Курочкину.