Повзрослев, Курочкин забросил потрепанные томики сказок на антресоли, и, конечно, распростился со своими фантазиями. Но все же иногда, сталкиваясь с чем-нибудь особенно некрасивым и опасным, Дмитрий Олегович из чувства самосохранения мог вдруг начать прикидывать про себя, какой чудо-принц способен спрятаться под уродливой личиной. Вот и сейчас, глядя на черепахообразного доктора, беззвучно открывающего рот, Курочкин пытался отвлечься от мрачного видения разложенных на газетке пыточных инструментов и вообразить, какие заклинания необходимы для счастливой метаморфозы. Крэкс-пэкс-фэкс? Снип-снап-снурре? Квинтер-финтер-жаба? Дмитрий Олегович уже почти представил, как под воздействием магических слов разглаживаются морщины на лице злого доктора, распрямляются согбенные плечи, и вместо сморщенной лапки покрытой старческими пигментными пятнами, возникает обычная человеческая рука…
– …заперли купе и вышли со всеми трофеями на полустанке неподалеку от Коссова, где этих обоих робингудов уже ждала машина… Да вы меня не слушаете! – доктор чувствительно шлепнул по щеке Курочкина своею правой черепаховой лапкой, так и не успевшей превратиться в руку прекрасного принца. – Не спать, не спать, что еще за фокусы? И не вздумайте закатиться в обморок. Раз я с вами говорю, извольте слушать. Невежливо манкировать, между прочим, мы так не договаривались…
Заткнутый кляпом Курочкин мог бы возразить, что он лично вообще ни с кем и ни о чем не договаривался и тем более не понимает, при чем тут Барановичи, где он сроду никогда не был. Однако в данную минуту Дмитрий Олегович, как известно, был насильственно лишен права голоса. Ему оставалось лишь возмущенно молчать, как рыба в пироге. Как ягнята. Как партизан.
Мысль о партизанах немедленно, словно магнитом, притянула к Курочкину и карателей. Топоча сапогами, из глубины подвала явилась уже знакомая парочка оккупантов в немецко-фашистских мундирах. Вид у карателей был не слишком-то бравый.
– Вас ист лос? – с раздражением осведомился герр доктор, снова увидев парочку. – Вам же ясно было сказано: погуляйте там, пока вас не позовут. Шнелль, шнелль, коммен хераус! – Курочкин догадался, что в присутствии этих двух оккупантов черепашка не расположена вести допрос.
Тот фашист, до которого Дмитрий Олегович сегодня смог доплюнуть, виновато проговорил:
– Ферцайхунг, герр доктор! Извините. Мы просто хотели спросить: можно нам тут пока немного раухен? Нур ейне цигаретте?
– Нур две… цвай цигареттен, – поспешно уточнил второй из карателей. – Унд где-нибудь айн бисхен отлить. Кляйне вассер…
Оба по-прежнему разговаривали на чудовищной смеси русского с немецким, хотя с появлением в подвале их начальника немецких слов в их речи стало заметно больше.
– Курить запрещаю, – отрезал доктор. – Вы уже и так едва не устроили пожар в подсобке у Петрова. Забыли?
Фашисты заметно сконфузились.
– Яволь, – забормотал первый из оккупантов. – Абер ведь зельбст электрикер устроил там короткое замыкание…
– Запрещаю! – грозно повторил доктор, и молодец в немецко-фашистской форме тут же заткнулся.
– А отлить-то можно? – заискивающим тоном спросил второй фашист. – Ихь виль зер, по-маленькому.
Курочкин ожидал, что беспощадный герр доктор откажет подчиненному и в этом маленьком послаблении, сурово напомнив, к примеру, что тот когда-то в какой-нибудь очередной подсобке чуть не устроил наводнение. Однако черепашка оказалась не до такой уж степени крутым начальником.
– Это – можно, – милостиво разрешил герр доктор. – Но подальше отсюда. И не маячьте здесь без команды, не мешайте. Герр Потапов при посторонних болтать не любит… – И черепашка похлопал Курочкина по плечу.
Получив четкий приказ, двое оккупантов стали отступать в полумрак подвала, пока вновь не растворились среди мусора и утробного журчания фановых и прочих труб.
– Хорошие парни, – вполголоса заметил герр доктор, обращаясь к Дмитрию Олеговичу. – Но немножко простые. Взять след, загнать дичь, доставить – это они пожалуйста. Однако с аналитическим мышлением у них уже проблемы. Стоит мальчикам столкнуться с нештатной ситуацией, где надо напрячь извилины, как у них все идет наперекосяк… Вам еще крупно повезло, дорогой Потапов: Синицына они вообще чуть не угробили. Я с трудом замял дело, когда понял свою ошибку… – Черепашка горестно вздохнула. – Сессии я им, конечно, делаю, но как через полгода я им буду дипломы пробивать – право же, ума не приложу!…
Из этих слов Курочкину стало ясно только то, что он сам – тоже дичь, которую загнали. Все остальное по-прежнему скрывалось в густом тумане. Какое-то ограбление, какая-то бутылка на станции Барановичи, неведомые Синицын с Кондратьевым и юноши в оккупантских мундирах – все это никак и ни во что вразумительное не складывалось. Временами Дмитрию Олеговичу казалось, что кто-то из них все-таки бредит: то ли сам он, то ли герр доктор, то ли они оба одновременно.
– …По правде говоря, – с печалью добавил доктор, – я и сам в толк не возьму, зачем этим охламонам дипломы пединститута? Неужели хотят идти в школу работать? Вот вы бы, дорогой мой Потапов, доверили детей таким педагогам?
На счастье, детей у Дмитрия Олеговича не было, о чем он честно промолчал. Ввиду продолжающейся невозможности честно проговорить.
– Именно, господин Потапов, – сказал доктор. – И я бы своих внуков им бы ни за что не доверил… Однако вернемся к нашим Барановичам, – черепашка усмехнулась собственному каламбуру. – Времени не так уж много, а вы ведь наверняка очень хотите, чтобы я возобновил свой рассказ. Да?
Больше всего на свете Дмитрий Олегович хотел, чтобы доктор-черепашка куда-нибудь сгинул. Увы, собеседник его не относился к племени телепатов.
– Значит, я начну снова, – сделал неверный вывод герр доктор. – Идя навстречу пожеланиям трудящихся, как говорили в незабвенные 70-е.