Ветер выбивал слезы из глаз, изображение попеременно размывалось и возвращалось в фокус, но я не отводил взгляд. Тоска оставила меня в небесном ветреном просторе над моим миром, нераздельно прекрасным с высоты. Кто же различит отсюда дохлую собаку на обочине, болото, дуб, убитый молнией? Грязь мелка сверху.
И день многое обещает с утра, с вершины дня. Я так давно не охотился. Я не ходил на плотах вниз по Бану. Я так и не удосужился отыскать затерянную крепость Орлиного Крыла в лесах на севере. Я забросил фотографию, а ведь пару раз мои подборки помещал "Нэшнл Джиогрэфик". Что стоит мне сейчас дотянуться до столика, до пульта? И навсегда со мною останется этот рассвет, холодный и гулкий, окрепший, охвативший пол-неба, раскрывшийся, точно гигантский розовый веер...
Ты сбегаешь по винтовой лестнице, держась правой стены, где ступени шире. Ты здоров и полон молодых сил. Мир прекрасен. Ты перепрыгиваешь через ступени, ты врезываешься в старика-садовника, который взбирается тебе навстречу, часто и неровно вбирая воздух. Он не удерживается на ногах. И из передника, который он котомкой держал перед собою, сыплются и катятся вниз округлые мягкие плоды. Ты, смеясь, протягиваешь ему руку, а он цепляется за нее, за стену, поднимается, кряхтя и задыхаясь, и протягивает тебе персик.
- Господин барон! Персики поспели!
Мир прекрасен, и спелые персики скачут вниз по винтовой лестнице, глухо ударяясь о каменные плиты.
В саду за мастерскими накрыли стол, устелили мраморную скамью коврами. День жужжал большой пчелой, перебранкой в близкой кузне, к которой дорожка вела через плотно насаженный ельник. Большой гномон из единого базальтового пика оставался пока в тени от угловой башни. И вся - обычно полная жаркого солнца и бесконечной песни пчел - поляна в окружении молодых деревьев была зачарована тенью и холодной росою на высокой траве. Легко и звонко зазвенели молотки, и не переставала перебранка за ельником, ожила конюшня за ульями, за сплошным полем тюльпанов. Бурно, во всю свою немаленькую глотку, выразил полное одобрение Хаген и суматошно запрыгал вокруг меня, словно снова неуклюжий шалый щенок, сминая, ломая сырые в росе тюльпаны... Прыснули и захохотали слуги, и сдержанный кравчий вежливо улыбнулся. Ведь это я, унылый полуночник, продрался сквозь колючие ветви и, энергично болтая ногами в воздухе, зашагал к гномону напрямик, широко переставляя руки, счастливо смеясь и задыхаясь, зарываясь глазами, носом, ртом в вороха влажной травы и крупных лепестков. Наконец Хаген наскочил на меня всею тушей и опрокинул навзничь, и мы барахтались с ним под яблоней, покудова я не обессилел от смеха и не затих, раскинувшись на спине, отбросив руки в стороны, уставясь в сумятицу зелени и тугой красной кожуры яблок, несколько которых упали на нас в этой возне, а Хаген навалился мне на грудь и, горячо дыша и торопясь, захлебываясь от захлестывавшей его оглушительной собачьей приязни, повизгивая, скреб мне лицо обильным слюной огромным пылающим языком, так что я замучился мотать головой и мычать под мощными мокрыми шлепками. Он меня достал, сук-кин сынищщщще, и я вывернулся из его объятий, встал на четвереньки, затем - как положено, и неспешно прошествовал к столу, а внутри у меня все пело, и звенело, и хохотало. Он догнал меня на полдороге, и вертелся вокруг, толкаясь тяжелым боком и стуча твердым хвостом, но более не хулиганил.
А потом я легко позавтракал, не злоупотребляя гвинетом прошлого года с моих виноградников. Солнце незаметно вспорхнуло над зубцами, и свет и тепло залили поляну. Пчелы зажужжали в тонкой дымке умирающей росы. Потом я никак не мог заставить Хагена сжевать большой персик, и догадался все-таки, и зашвырнул его далеко, к самой стене, и велел ему принести, и он сжал его зубами, осторожно, правда, но все одно - спелая мякоть расползлась у него в пасти, и сок брызнул и потек по нестриженым усам и бороде.
- Доброго дня! - приветливо пропела Астания. Добровольная и благодарная затворница, на вольных хлебах она преобразилась. Благодарность же ее сказывалась своеобразно. Половину обитателей замка излечив от моря всяческих болезней и пороков, другой половине она прививала - и небезуспешно - новую пагубу. Да она и сама, судя по зрачкам, баловалась дурманными корешками.
- Эти скородумы успели мне донести, что молодой господин устал от жизни, - заговорила она, изящно и плавно опускаясь прямо на траву у моих ног. Она не отрывала взгляд от моего, от мимолетной улыбки морщинки проявились в уголках больших карих глаз, но лицо оставалось тем же молодым, печальным...
- Я думала уж ближе к ночи устроить для вас чудо-баньку, и травки подобрала особенные, сильные, - Теперь лицо ее выражало детскую растерянность, насмешку над собой и сонмом нетерпеливых советчиков. - А вы, господин мой, всех перехитрили. Еще вы всех нас поучите, как жизни радоваться. И вам ладно, и нам лестно, слугам вашим верным.
- Колдунья ты моя бесценная, без толку языком-то не мели. Я тебя попрошу, сходи к мастеру, разведай. Вот уж сколько дней он взаперти сидит. Давай, не медли, и сразу же ко мне, сюда, поняла?
Она порывисто кивнула, рассмеялась по-девчоночьи и резво, невесомо убежала. Я потянулся было за пирожком, но лениво отнял руку.
А я курил перед монитором, в холле безнадежно завывал пылесос в лапищах чернокожей Сьюзи, и мои мертвые ноги, облаченные в эластичные спортивные брюки, были аккуратно придвинуты одна к другой и свисали с кресла, не доставая до пола. Я думал о Дэйви. Воспоминания вспыхнули внезапно, едва я осознал, на кого так похож юный беспечный барон. Воплощенная беззаботность, удачливость, врожденная непринужденность, окаянное обаяние. Втуне прожитая жизнь.
Что общего между двумя сокурсниками - скромным стипендиатом штата Небраска и скромным секретарем университетской ложи "Фи-бетта-каппа"? Что общего между двумя мойщиками машин, если один из них отправляется на семинар по минойцам в собственноручно надраенном напоследок спортивном "рив'н'дейле"? Что общего было между нами? Страсть к археологии? Дружба отцов, уцелевших в мясорубке Вьетконга ? Бейсбол? И не втуне ли прожита жизнь мной самим? Оборванная так высоко и так давно.
Я вспоминаю. Университет оставался позади - два года, потом два с половиной. Осень и зиму я провел в Передней Азии, облазил добрую половину Архипелага и снова собирался туда, с экспедицией Александра Тоу. Почти ежедневно я бывал в "Элм-Парке". Я стал для Селины "отъявленным бакалавром Фредди", добрым другом Дэйви и поэтому - ее добрым другом. И в то лютое лето меня проняли окаянное обаяние моего старого приятеля, моя гнусная зажатость, ее улыбчивая ровность. Узел стягивался все уже, туже - но вокруг одного меня. Для них узлов на свете вовсе не существовало, клубок убегал вдаль, разматываясь алой путеводной нитью, которую оба на диво крепко держали в руках.
Пчелы жужжали. Ты увлекся занятной головоломкой, выточенной из мягкого камня. Неслышно появилась Астания. Выпутывает из густых длинных волос случайно прихваченную пчелу, расшумевшуюся почище мухи в паутине. Нет, мастеру не нужно ничего сверх того, что он и так получает. Работы осталось немного, но самая важная. Еще он спрашивает, что за фон желаешь ты видеть на картине. И ты отвечаешь, любой, самый простой, самый белый, лишь бы поскорей. И опять загадка чудится тебе в ее глазах, но она быстро разворачивается и уходит. Она смущена и встревожена после встречи с мастером. Я вижу это в отличие от тебя. А ты разжимаешь пальцы, и игрушка падает на песок. Хаген недоверчиво обнюхивает ее, высунувшись из холодка под скамьей. Ты мало что замечаешь вокруг. Ты в грезах.