Кто же в этом мире смеялся последним? Кто?
Ха-ха-ха! Emori risu. Помирать от смеха.
Постепенно принцип игры распространился на все мои отношения и – джин был выпущен любопытным мальчиком из бутылки! – стал их сутью. К сорока годам все для меня стало игрой. Я играл в верность, играл в любовь, играл в счастье и несчастье. Жизнь для меня превратилась в сладостно-мучительную игру. При этом меня, закоренелого игрока, не покидало ощущение, что здесь что-то не так. Чем больше было игры, тем серьезнее оставался осадок.
Именно в это время я встретил женщину, которая любила ночь.
Omnes una manet nox. Всех ожидает одна и та же ночь.
Глава 2. Женщина, которая любила ночь
На вокзальной площади, с которого отправлялась моя электричка (мы с женой Электрой ехали на озеро и встречались в третьем, самом безопасном, вагоне), я увидел феноменальную женщину, отмеченную совершенными формами, что, по законам природы, позволяло ей свысока смотреть на мужчин и – исключение в природе! – выбирать. Сразу же бросалась в глаза некая божественная лепка, потрясающий гармонический замысел Творца, придававший облику Творения законченность образа. Темные средней длины волосы, идеально полная выпуклая грудь, умопомрачительных пропорций ноги, талия, подчеркнутая легким платьицем, лодыжки, плавно продленные в босоножки.
Недостаток был только один: она словно слетела с небес или с ленивой грацией сползла с обложки стильного журнала. Рококовая?
Право выбора, безоговорочно признаваемое за ней площадью (это было очевидно), заранее ставило мужчин в зависимое, несколько неловкое положение – в положение женщины, если уж быть до конца откровенным. Женщина смотрела перед собой, взглядом раздвигая толпу и расчищая пространство; и каждый чувствовал: она была абсолютно уверена в том, что все остальные любуются ею, провожают ее взглядами, простреливают площадь любопытными взорами из конца в конец. Ее совершенство и недоступность были гарантией того, что мужское внимание становилось отчасти бескорыстным. Совершенство, как ни странно, ограждало ее от людей, делало одинокой. Мне кажется, девушки даже не ревновали к ней своих скукожившихся спутников; напротив, активно обсуждали ее достоинства. Девушки рады были узреть женственность такого невероятного качества. Наличие подобной женщины в мире делало женщин вообще более загадочными и немного неземными. Женщина не просто шла, она мстила всем мужчинам на свете. Но не отметить ее своим вниманием уважающий себя мужчина просто не мог. Каждое движение бедра заставляло трепыхаться не только светлое платьице, но и темное мужское начало, поселившееся в благородном сердце. Такая женщина незримо была связана со всеми мужчинами. Нельзя было не заметить подобный вызов, не поставив себя в неловкое положение. К барьеру, мсьё!
По площади вальяжно двигался символ, обремененный объемным чемоданом на колесиках. Казалось, главный смысл ее появления в публичном месте – развеять одну из самых загадочных и, соответственно, пустых фраз, выдуманных человечеством. Я имею в виду, разумеется, набор слов, за который мне всегда было неловко, а порой стыдно: «Красота должна спасти мир».
Слава Богу, за Красоту есть кому вступиться. Дадим слово Петронию. Говори, Гай Арбитр. «Raras fecit mixtures cum sapientia forma». «Красота редко сочетается с мудростью».
Спасибо, Гай. Это то, что надо.
Именно в древнеримском ключе все и происходило: красота излучала деструктив, губительная миссия дивы не вызывала никаких сомнений. Все восхищенно сторонились. Колесики бойко бренчали. Впрочем, шансы привлечь ее внимание, повторю, были призрачны, а записываться в толпы ее робких поклонников не входило в мои скромные планы. К тому же сердце мое было занято, и отнюдь не женой, а Машей. И отчасти Еленой.
Но у кого-то были свои планы насчет меня и своенравной дивы. Геометрия площади причудливо исказилась, и я нос к носу столкнулся с незнакомкой, от одного взгляда на которую в груди приятно разливался неприятный холодок. Я даже не сообразил, что уверенно подхожу к ней, пока она не подняла на меня свои карие глаза, в которых – клянусь непорочностью девы Марии! – мелькнула тень беспомощности.
Стиль знакомства с такой дамой предполагал, вероятно, груду блестящих комплиментов на блюдечке с голубой каемочкой, во всяком случае, нечто противоположное тому, что изрек я слегка хамским тоном, в котором, однако же, без труда угадывалась изрядная толика почтительности. Такой гремучей смесью я побаловал миледи:
– Вот за что я себя порой презираю: за то, что не могу побороть в себе слабость быть джентльменом. Позвольте вам помочь.