– Шивон, какие, к марсиановой матери, биотрадукторы? Вам надо улетать оттуда, какой там груз!
– Все равно, – сказала она, – без них я не улечу.
И она сказала Вальдесу: поздравляю, по вашей милости погибнут живые существа. Если б вы только доложили о контакте как полагается, если б не побоялись исследователей, сельвенцев успели бы эвакуировать. Да, конечно, детей надо кормить; а вот у них тоже есть дети, и они сгорят здесь заживо… Вот бы – если с кораблем все будет в порядке, разумеется, – вот бы Вальдес согласился взять в багаж партию биотрадукторов, на которые уже есть все бумаги… То она не стала бы докладывать на него в Ведомство.
Не на того напала. Вальдес только жестко рассмеялся. Ненавидя его и себя, Шивон сказала:
– А детей?
– Что?
– Кормить?
Он напрягся:
– Сколько?
– Десять.
– Док, это не серьезно. Мы ж не такси. Давай пятнадцать, и пусть летят
– Que maldita escoria que tu es, Valdez[4]. Тринадцать, это все, что я смогла снять.
– Черт с тобой, тринадцать. Идет. Только давай сразу.
Его бригада починила-таки пульт управления и сообщила об этом гагаринцам. Старший брат тут же велел готовиться к отлету. О Шивон в суматохе забыли, и она смогла беспрепятственно вывести вездеход.
Небо застилалось тошнотворной завесой. Планета темнела, теряла цвета. Далеко на горизонте что-то горело; напоминание о конце света вспыхивало зарницей. Вездеход с трудом проминал себе дорогу по плавящейся почве. Шивон думала: «Надеюсь, я не доживу до конца Земли. Надеюсь, он будет не таким».
Еще до этого она велела сельвенцам собраться, взять пищи – никто не знает, подойдут ли им чужие пайки. И ждать. Теперь оставалось только рассадить их в вездеходе.
– Пилар?
Но сельвенка стояла, не двигаясь.
– Иногда я вспоминаю маленькую церковь на забытом каменистом берегу Ирландии.
Правильно. Она еще не знает, как по-английски сказать – тоска. Как сказать – вина.
– Нет, Пилар. Не сейчас. Сейчас – поздно.
– Церковь теплая, и свет в ней желтый! – выкрикнула инопланетянка.
– Я знаю. Поверь, Пилар, я знаю, но сейчас – не время. Где твой маленький, Пилар? Быстрее, быстрее!
Она залезла в вездеход – инопланетянка, названная в честь подружки зимовщика-нелегала. Что ж; им придется привыкать к чужим именам. Шивон активировала выключенный было передатчик:
– Вальдес, это Шивон Ни Леоч, я еду к вам с грузом.
Кубинец молчал.
– Вальдес! Черт, Вальдес, ответьте, или я совсем плохо о вас подумаю!
Может, у них просто пропала связь, как в тот раз.
– Сoncha e su madre[5], если вы улетели, клянусь, я вас…
Они улетели. В зоне зимовщиков осталась непривычная пустота.
– Voy a te matar, Valdez[6], – прошептала она, глядя в безответное небо.
В ухе раздался голос Старшего брата – спокойный, но сквозь покой рвется такое…
– Ни Леоч, сообщите ваше местонахождение.
– Вторая земная зона.
– Немедленно возвращайтесь на борт. Повторяю: немедленно. Борт готов к отлету.
– Роджер. – На борт так на борт. Шивон потянулась перепрограммировать маршрут на панели. Пальцы с трудом попадали по кнопкам.
– И когда вот так сидишь в церкви, даже не разобравшись, какой она веры, – да есть ли разница, этот заброшенный кусок острова так далек от взрывов… – бормотала рядом Пилар. Правильно. Самое время молиться.
– Шивон, где вы? Вы на вездеходе?
– Д-да…
В этот момент машина встала. Сельвенка вцепилась в Шивон всеми конечностями, потянула – надо уходить. Вездеход недовольно загудел. Накренился. Двери блокировало.
Перема-ать…
Существа лопотали что-то на своем языке – не надо ИЭ-сканера, чтоб определить, что страх зашкаливает. Она вдавила аварийную кнопку, машина выпустила их; они вывалились на горячую землю. Под вездеходом расползалась трещина.
– Шивон, послать за вами машину?
– Нет смысла!
Ничего, купол гагаринского корабля – вон он, совсем близко. Сельвенка хватает ее за рукав.
– Пилар! Мы бежим! Очень быстро!
– Ни Леоч, karam tu staru, сейчас же на корабль! – орет в наушниках Старший брат.
– Щ-щас!
Перехватить поудобнее того, кто на руках, уклониться от кочки, которой вздумалось плеваться огнем; горячая земля становится дыбом, мир пошел войной против своих же.
Запах. Сквозь ветер – острый, горячий, синтетический какой-то запах. Знакомый.
Все главные выходы корабля уже были задраены; Старший брат ждал их у аварийного.
– Ни Леоч! Какого…
И все, что она смогла сделать, – передать ему на руки ребенка. И Старший брат принял его – привычным, профессиональным жестом. Потому что он просто не мог поступить по-другому; потому что он почти всю жизнь учил себя не поступать по-другому – и теперь уже поздно было разучиваться.
И взяв его, он проиграл. Уже беспомощным взглядом обвел столпившуюся живую очередь. Шивон сжала конечность Пилар.
– Пожалуйста, брат Корда, – четко проговорила та, – позвольте нам улететь на вашем корабле. Мы просим убежища. Пожалуйста.
Корда поверх ее головы глядел на Шивон.
– Ни Леоч… – сказал он.
– Любен…
Теперь Шивон четко ощущала запах. Умирающая планета пахла расплавленным на батарее пластилином.
– Любен, во имя Гагарина…
Старший брат махнул рукой:
– Поехали.
Сельве горела. Гагаринцы старались на это не смотреть. У них и так было достаточно дел: разместить сельвенцев, успокоить, взять образцы пищи для лаборатории. Когда в багажном отсеке настала наконец тишина, Шивон доплелась до общего зала. Там было темно; на старом диване сидел Любен Корда и дышал кислородом.
– Вот тебе и крайний вылет, – сказал он, оторвавшись от трубки и закашлявшись. – Вы вроде за категорией сюда летели, да? Будет вам категория. И направление. Сказать куда?
– Я все возьму на себя, – устало сказала Шивон, опустившись на диван и закрыв ладонями глаза. – И не надо мне про крайний… Из гагаринцев не уходят.
– Как бы вы жили, если б оставили Землю вот такой? – спросил Старший брат. – И как они будут жить? Вы об этом подумали?
Шивон потянулась, забрала у него трубку и вдохнула кислорода.
– Будут жить, – пробормотала она. И почувствовала его руку на своем плече. Теплую руку. Удивилась.
– Рапорт напишу, – тихо сказал Любен, придвигаясь ближе. – Такой рапорт…
– У меня есть на них документы. – Шивон привалилась к нему, прижалась щекой к его плечу.
В багажном отсеке Пилар читала вслух:
– «Странно-семейный рыжий хор слаженно тянет гимн о Христе, в котором – как бы хор ни старался – все равно звучат нотки старинной островной тоски. Так же, наверное, запевал хор, провожая эмигрантов, доверившихся сомнительному счастью третьих палуб, на которых их уносило в океан…»
Где-то позади, в пространстве, горела планета Сельве.
Когда они наконец прилетели, страхи ушли, но и ушло и ощущение праздника. Земля удивила их меньше, чем в прошлый раз, – но в то же время будто стала тоньше нить, которая связывала их с родиной.
Прощались со «сходящими на берег» долго; упились в баре космопорта так, что их всех приняли за гагаринцев. Только на второй день Шивон удалось оторваться от честной компании и сесть на экспресс в Дублин.
Улицу О’Коннелла обсадили венерианскими аррихами; видно, земные деревья вышли из моды. И все равно она казалась почти не изменившейся. Так же вздевал руки к небу Джим Ларкин, так же непоколебимо взирал с пьедестала сам O’Коннелл. И почта стояла, и реял над ней триколор.