Шивон думала: «Сколько же мы навидались. Перевидали. Каждая планета – открытие, надо приспосабливать глаза, уши и язык – к новым звукам, к новым цветам, к первым словам. В конце концов новизна утомляет. Хочется вернуться к простоте, вросшей в душу. Простоте и серости переулков родного города, которые знаешь наизусть; к обшарпанности магазинчиков, где твоей семье всегда отпускали в кредит. От изысканного, чужого букета запахов – к аромату яблоневых лепестков».
Нет больше яблонь, остались аррихи и еще какие-то деревья, которым она и названия не знала.
И в кофейне толпился обычный межпланетный люд.
– Мне бы кофе со сливками, – сказала Шивон.
– Простите?
– Кофе. Эспрессо. Со сливками.
– Мокэспресс? С синим льдом? У нас есть марсианская добавка…
– Да нет, – сказала Шивон. – Кофе…
Официантка замерла, зеленые ирландские глаза застыли. На плече замигала лампочка, через пару минут появился менеджер. Живой.
– Вы с корабля? – спросил менеджер. – Сожалею, но кофе запрещен на всей территории Земли, указ Министерства здравоохранения. Можем предложить вам напиток «Бодрость» на основе венерианского корня…
Шивон развернулась и пошла от стойки прочь.
– Тройной мокэспресс, два марсианских и одну «бодрость», – заказал тот, кто стоял рядом.
Лоран прилетел к ней на третий день. Шивон обняла его, как потерянного брата. Никогда она так не скучала по нему в космосе – там они могли по несколько лет работать на разных кораблях и видеть друг друга только на экране – и ничего, а здесь…
Они стояли на балконе отеля, и с балкона Дублин казался городом из сна.
– Лоло, Лоло, что это такое? Это не Земля… Я попросила кофе со сливками, а они даже не знают, что это такое…
– Я заказал в ресторане бокал «Кот дю Рон», так на меня смотрели, как на идиота… Конечно, с тех пор как на Роне космодром… Но я, знаешь, как-то упустил это из виду, как-то… забыл.
– У них такой акцент. То есть совсем нет акцента – ты заметил?
– Жуть какая-то. Марсельца не отличишь от бретонца. Приехали, Галасоюз, речевая норма – так ее…
– А как они на нас таращатся…
– «Вы что, с корабля»? – произнесли они хором и рассмеялись.
– О Господи, мы никогда не вернемся на Землю – да?
– Неправда, глупая, – прошептал Лоран, прижимая ее к себе, – неправда. Это мы – Земля. Мы…
– Они вырубили все яблони, – тихо сказала Шивон.
– Ничего, – сказал Лоран. – Ничего…
– Лоло… слушай… кофе запретили… А это – может, тоже запретили?
– Пусть попробуют, – лаконично отвечал Лоран. Он остался французом, как бы ни изменилась его Франция.
Он снова нашел ее губы, и больше она ни о чем не спрашивала. За окном гудел город, чужим сердцем билась незнакомая музыка в барах, и венерианские аррихи распространяли в воздухе беспокоящий, горьковатый запах.
Потом Лоран уехал к себе в Довиль, а Шивон улетела в Балликасл. Ходила по берегу моря – небольшому отрезку, выгороженному для туристов, где скалы и трава по-прежнему были настоящими. Вроде бы долгожданное родное море – но ничего особенного не чувствуешь, это просто еще один город, где пришлось побывать.
Просто еще одна планета.
И все-таки – Шивон стала перебирать на память все свои рейсы: есть ли во Вселенной другое место, где ей хотелось бы жить?
Разве что – на Омеле, где она как-то отмечала Рождество. К тем планеткам, где проводишь праздники, всегда испытываешь особую нежность.
Тихая ночь, святая ночь
– Пожалуйста, укажите планету, с которой вы прибыли, – попросил автомат.
«Земля», – нажала Шивон.
Узкая кабинка с темно-бордовой занавеской напоминала одновременно аппарат «быстрого фото» и конфессионал тесной старой церковки в Баллиноре.
– Пожалуйста, выберите вашу конфессию, – сказал автомат.
Шивон выбрала «католичество».
– Пожалуйста, выберите язык исповеди…
«Английский, Северная Ирландия», – нажала она.
Голос, которым ее поприветствовал автомат, был действительно голосом ирландского католического священника – этакого отца О’Рейли, доброго и философствующего со своей паствой, втихую пьющего и ходящего на регби по воскресеньям. Типичного, одним словом.
Слишком типичного.
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила, – сказала Шивон, опустившись на колени. – Последний раз я исповедовалась… очень, очень давно.
– Я слушаю, – сказал виртуальный отец О’Рейли.
Шивон уже почти открыла рот, чтобы изложить машине свои грехи, но отчего-то вдруг прихватило горло. Исповедальный автомат был освящен Ватиканом. Там решили устанавливать такие машины на дальнолетные корабли и «зимовочные» станции, опасаясь, что любовь к Богу у космонавтов пройдет согласно давнему земному принципу – с глаз долой… Шивон отчасти была с Ватиканом согласна. Она боялась улететь слишком далеко от Него. Но сейчас, склонившись у занавески, она отчетливо ощутила, что собирается исповедоваться аппарату «быстрого фото». Пластиковой кабинке.
Она не знала, что побудило ее прийти – в последний раз доктор Шивон Ни Леоч ходила к исповеди, будучи еще зеленой стажеркой, к живому отцу Гжезинскому. Но знала точно, что заставило ее выскочить из автомата, будто ошпаренной, – страх Божий. Подлинный страх.
«Исповедальню» поставили на пятом ярусе Лингвистической исследовательской станции на Омеле – планете, куда все они собирались переезжать. «Господь пошлет тебе покой, веселый человек», – напевали невидимые динамики в коридоре. Где-то там, на Земле, приближалось Рождество.
– Ну и почему я?
Вопрос был риторическим и просто ненужным – Шивон не собиралась отказываться. Но об этом спрашиваешь, когда тебя оставляют дежурить на Рождество.
– Потому что твоя очередь. Ты здесь год и еще ни разу не дежурила, – напомнила начальник станции. – Имей совесть.
– Она мне еще зачем?
– Здесь на Рождество сплошная благодать, – сказала начальник станции. – Наши соберутся по приемным центрам, станут пить и не будут ссориться с местными. У тебя есть все, что надо, половина роботов активирована, доктор Дюпре остается работать, ему документы в Галактическую аттестационную посылать до первого января…
– А врач?
– У нас же лингвистическая станция, Шивон. Будет нужен доктор – вызывай девятнадцатый галактический или гагаринцев. Аптечный отсек знаешь где.
– Еще кто-нибудь остается?
– А, ну да, – пробормотала начальник станции. – Мои стажеры, на четвертом ярусе. Двадцать особей, пятнадцать наших, пять ксено.
– Стажеры? Они что, и на Рождество практикуются?
– Все не так просто. За ними послали катер, чтобы отвезти на «Щербу». Там рождественская вечеринка для последних курсов. Но вокруг планеты сейчас заносы, со мной связывались с катера – даже в лучшем случае они будут здесь не раньше десяти вечера по местному.
«О вести утешения и радости», – пел динамик.
– Я похожа на воспитателя детского сада? – уныло спросила Шивон.
– Будут шуметь – прочтешь им лекцию.
– Как они?
– Да так себе. Хотя, казалось бы, все у них есть. Эмотивные сканеры, декодеры метафор…
– Мои университеты! Помнишь, как мы интонационные уровни карандашом рисовали?
– Помню. С крючочками. И лексикометрию на пальцах считали…
– И первые словари в «переводчики» забивали, поверх земных языков…
– Ага! И фонозаписи…
– …на «костях»…
– А у этих – декодер метафор. Иисус Мария.
Начальник станции торопилась. Она должна была лететь на «Гринберг», чтобы встретиться с мужем. Они работали на разных кораблях, и у них все время не сходились орбиты, не совпадали вахты. Теперь она смотрела испуганными, но счастливыми глазами. И спешила.
– Если что-то случится – вызывай Центр. Хотя ничего не случится.