И тогда она прижималась к нему, к большому удивлению супружеской пары, которая прогуливалась по улице Сен-Сюльпис; смеясь, ерошила ему волосы, Оливейра отмахивался и тоже начинал смеяться, а супружеская пара смотрела на них, и мужчина отваживался чуть улыбнуться, а его жена была шокирована подобным поведением.
— Ты права, — в конце концов признал Оливейра. — Я неисправим, че.[73] Призывать проснуться, когда так хорошо спать да спать.
Они остановились у витрины книжного магазина и стали читать названия. Мага расспрашивала его о тех книгах, обложки и формат которых ей нравились. Приходилось объяснять ей, кто такой Флобер, говорить о Монтескье, что-то рассказывать о Раймоне Радиге и о том, когда жил Теофиль Готье.[74] Мага слушала, рисуя пальцем на стекле. «Птичка в голове хочет, чтобы ты дал ей какого-нибудь аргентинского корма», вспомнил Оливейра, слушая сам себя. «Мамочки мои, горе мне, бедному».
— Неужели ты не понимаешь, что так ты ничему не научишься? — говорил он наконец. — Ты хочешь получить образование, гуляя по улицам, дорогая моя, но так не бывает. Уж тогда подпишись на «Ридер дайджест».
— Еще чего, на эту белиберду.
«Птичка в голове, — думал Оливейра. — Не у нее, у него. А что в голове у нее? Ветер или кукурузные хлопья, то есть нечто малопригодное для усвоения. Ее точка опоры не в голове».
«Она зажмуривается и попадает „в десятку“, — думал Оливейра. — Точно, как стреляют из лука по системе дзен.[75] Она попадает „в десятку“ просто потому, что ничего не знает об этой системе. А я наоборот… Тук-тук. Вот так и живем».
Когда Мага задавала вопросы по поводу учения дзен (это вполне могло произойти в Клубе, где постоянно говорили об исканиях духа, о материях столь высоких, что поневоле верилось в их фундаментальность, об оборотной стороне медали, о невидимой стороне Луны и т. д.), Грегоровиус пытался объяснить ей азы метафизики, пока Оливейра потягивал перно и, глядя на них, развлекался. Было бесполезно пытаться объяснить что-либо Маге. Фоконье[76] был прав, когда говорил, что для людей, ей подобных, тайна начинается как раз с объяснения. Мага слушала про имманентность и трансцендентность, широко открыв свои прекрасные глаза, в которых и утопала вся метафизика Грегоровиуса. В конце концов она убеждала себя в том, что поняла учение дзен, и устало вздыхала. Только Оливейра понимал, что Маге каждую секунду открываются горизонты бесконечности времени, которые все они пытались найти с помощью диалектики.
— Не заучивай ты всякие идиотские сведения, — советовал он ей. — Зачем носить очки, если ты в них не нуждаешься.
Иногда Мага теряла веру в себя. Она безумно восхищалась Оливейрой и Этьеном, которые могли спорить три часа подряд без перерыва. Оливейра и Этьен были словно очерчены меловым кругом, ей хотелось проникнуть в этот круг, хотелось понять, почему принцип индетерминизма[77] так важен в литературе, почему Морелли,[78] о котором они столько говорили и которым так восхищались, хотел превратить свою книгу в стеклянный шар, где микро- и макрокосмос соединились бы[79] в едином самоуничтожающемся видении.
— Бесполезно тебе объяснять, — говорил Этьен. — Это все — седьмой уровень, а ты едва дотягиваешь до второго.
Мага становилась грустной, подбирала опавший лист с тротуара, разговаривала с ним, расправляя его на ладони, переворачивала его то одной стороной, то другой, разглаживала его, постепенно счищая мякоть, пока у нее на руке не оставались лишь тонкие контуры рисунка из зеленых прожилок. И тогда Этьен перехватывал у нее лист и смотрел сквозь него на свет. Вот за это они ею и восхищались, и им становилось немного стыдно, что они были грубы с ней, и Мага пользовалась этим, чтобы попросить еще кружку пива и, если можно, немного картошки «фри».
(-71)
5
В первый раз это произошло в гостинице на улице Валетт, они бесцельно бродили по городу, укрываясь в подъездах, дождь с утра — это всегда неприятно, приходится выдерживать ледяную морось, плащи, от которых несет резиной, и вдруг Мага прижалась к Оливейре, и они посмотрели друг на друга, ну какие же они дураки, HOTEL, старуха за облупленной конторкой поздоровалась с ними с понимающим видом, — что еще можно делать в такую поганую погоду. Она подволакивала ногу, и они с опаской смотрели, как она поднимается по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы подтянуть больную ногу, которая была гораздо толще здоровой, и так до пятого этажа. Пахло каким-то съедобным месивом, супом, на ковре в коридоре кто-то пролил жидкость синего цвета, которая растеклась, как два крыла. В номере было два окна с красными занавесками, кое-где заштопанными, кое-где рваными; влажный свет заглядывал в окно, будто ангел, и падал на кровать со стеганым одеялом.
74
*
75
*
77
*
78
*
79
*