— Так расскажи ему со всеми подробностями, — сказал Оливейра.
— О, достаточно общей идеи, — сказал Грегоровиус.
— Общих идей не бывает, — сказал Оливейра.
(-120)
16
— Когда он ушел из моей комнаты, уже почти рассвело, а я даже плакать не могла.
— Подонок, — сказала Бэбс.
— О, Мага, как никто, заслуживает подобного внимания, — сказал Этьен. — Любопытно, как всегда, другое: дьявольское расхождение между формой и содержанием. В конечном счете то, что ты рассказала, с точки зрения механизма все как обычно бывает у влюбленных, если не брать во внимание небольшое сопротивление и, может быть, некоторую агрессивность.
— Восьмая глава, четвертый раздел, параграф А, — сказал Оливейра. — «Preses Universitaires Françaises».[154]
— Та gueule,[155] — сказал Этьен.
— В общем, так, — подвел итог Рональд. — По-моему, самое время послушать что-нибудь вроде Hat and Bothered.[156]
— Подходящее название для упомянутых обстоятельств, — сказал Оливейра, наливая себе водки. — А негр-то был бравый малый, че.
— Это не тема для шуток, — сказал Грегоровиус.
— Вы сами напросились, дружище.
— Вы пьяны, Орасио.
— Конечно. Это великий момент, минута озарения. А тебе, детка, придется устроиться в геронтологическую клинику. Посмотри на Осипа, твои увлекательные воспоминания накинули ему еще лет двадцать сверху.
— Он сам захотел, — обиженно сказала Мага. — Что ни скажешь, все вам не нравится. Налей мне водки, Орасио.
Однако было незаметно, что Оливейра собирается и дальше вмешиваться в разговор Маги и Грегоровиуса, который бормотал никому не нужные извинения. Куда внимательнее он прислушался к голосу Вонга, который предложил сварить всем кофе. Очень крепкий и горячий, по рецепту, который он узнал в казино Ментоны. Клуб единодушно поддержал это предложение аплодисментами. Рональд любовно поцеловал этикетку на пластинке, круг завертелся, и он осторожно опустил иглу. На какой-то момент мощная энергия Эллингтона увлекла их за собой волшебной мелодией трубы, тут и Бэби Кокс,[157] и, как бы между прочим, нежное вступление Джонни Ходжеса,[158] крещендо (ритм за тридцать лет стал жестче, тигр постарел, но сохранил упругость) колеблется между напряженностью ритма и свободой звучания одновременно, маленькое непостижимое чудо: swing ergo,[159] — я существую. Прислонившись к эскимосскому ковру, глядя на пламя зеленых свечей сквозь рюмку водки (то же самое, как смотреть на рыб на набережной Межиссери), можно было запросто подумать, что это и есть та самая реальность, о которой Дюк бросил пренебрежительную фразу: It don’t mean a thing if it ain’t swing,[160] но почему рука Грегоровиуса продолжает гладить волосы Маги, бедняга Осип, разнежился, что твой тюлень, опечалился рассказом о стародавней потере девственности, жаль смотреть на него, такого подавленного, в этой атмосфере, где музыка смягчает сопротивление и сплетает дыхание каждого в одно на всех, умиротворяя одно огромное сердце, которое бьется для всех, вобрав в себя все остальные сердца. Вот он, хриплый голос с заезженной пластинки, повторяющий, сам не зная того, старинный призыв времен Возрождения, старую анакреонтовскую печаль, чикагский carpe diem[161]1929 года.