— Вообще-то, — сказал Оливейра, выпуская дым через нос, — вы, так или иначе, могли бы поставить меня в известность. А теперь мне надо где-то взять шестьсот франков на такси, чтобы перевезти вещички на другую квартиру. Да и найти ее не просто в это время года.
— Тебе незачем куда-то уезжать, — сказала Мага. — Сколько можно придумывать всякую небывальщину?
— Небывальщину, — сказал Оливейра. — Слово из лучших аргентинских романов. Тебе остается только ут-робно рассмеяться над моей нелепой одинокостью, и дело с концом.
— Больше не плачет, — сказала Мага, взглянув на тахту. — Давай говорить потише, он сейчас быстро заснет после аспирина. И вовсе я не спала с Грегоровиусом.
— Еще как спала.
— Нет, Орасио. Разве бы я тебе не сказала? С тех пор как мы познакомились, у меня нет другого любовника, кроме тебя. Пусть я не умею говорить, можешь смеяться над моими словами. Говорю, как могу, раз я не умею выразить то, что чувствую.
— Ну ладно, ладно, — сказал Оливейра, заскучав, и протянул ей новую порцию мате. — Наверное, ты из-за ребенка так изменилась. Вот уже несколько дней, как ты превратилась в то, что называется матерью.
— Но ведь Рокамадур болен.
— Не только поэтому, — сказал Оливейра. — Как хочешь, а я вижу перемены и другого порядка. На самом деле мы с трудом выносим друг друга.
— Это ты меня не выносишь. И не выносишь Рокамадура.
— Это точно, ребенок в мои расчеты не входил. Для троих эта комната тесновата. А вместе с Осипом нас будет четверо, что вообще невыносимо.
— Осип не имеет к этому никакого отношения.
— А если пошевелить мозгами? — сказал Оливейра.
— Он не имеет к этому никакого отношения, — повторила Мага. — Зачем ты меня мучишь, дурачок? Я знаю, ты устал, ты больше меня не любишь. Ты никогда меня не любил, это совсем другое, просто такая манера, мечтать. Уходи, Орасио, тебе незачем больше здесь оставаться. У меня уже столько раз это было…
Она посмотрела на кровать. Рокамадур спал.
— Столько раз, — сказал Оливейра, насыпая новую заварку. — По части рассказов о личной жизни ты восхитительно откровенна. Это и Осип скажет. Не успеешь познакомиться с тобой, как тут же услышишь историю про негра.
— Я должна была рассказать об этом, ты никак не можешь понять.
— И не пойму, это просто наваждение какое-то.
— Мне кажется, я должна это рассказать, даже если это наваждение. Это нормально, если кто-то рассказывает о своей жизни кому-то, кому интересно о ней знать. Я сейчас говорю о тебе, а не об Осипе. Ты можешь рассказать мне о своих подружках, а можешь и не рассказывать, но я должна сказать тебе все. Знаешь, это единственный способ заставить уйти всех других мужчин, когда в кого-нибудь влюбляешься, единственный способ оставить их за дверью, чтобы остаться в комнате с тобой вдвоем.
— Что-то вроде обряда — искупить вину, а может, и умилостивить. Первым был негр.
— Да, — сказала Мага, глядя ему в глаза. — Первым был негр. Потом Ледесма.
— Ну ясно, Ледесма.
— Потом те трое, в переулке, в ночь карнавала.
— Дальше, — сказал. Оливейра, потягивая мате.
— Дальше мсье Винсент, брат хозяина гостиницы.
— Проехали.
— И еще солдат, который плакал в парке.
— Дальше.
— И ты.
— Позади всех. То, что ты включила меня в список в моем присутствии, подтверждает мои самые мрачные предположения. На самом деле полный перечень у тебя будет тогда, когда ты добавишь туда Грегоровиуса.
Мага помешала мате соломинкой. Она опустила голову, волосы упали ей на лицо, и Оливейра, который с равнодушным видом следил за его выражением, не мог его видеть.
Оливейра напел мотив в ритме танго. Мага потянула из трубочки мате и пожала плечами, не глядя на него. «Бедняжка», — подумал Оливейра. Он запустил руку ей в волосы и резко отбросил их со лба, будто отдернул занавеску. Соломинка тихо стукнулась о зубы.
— Это почти то же, что ударить, — сказала Мага, проведя дрожащими пальцами по губам. — Мне все равно, но…
— К счастью, тебе не все равно, — сказал Оливейра. — Если бы ты не смотрела на меня как сейчас, я бы стал тебя презирать. Ты прекрасна со своим Рокамадуром и всем прочим.
— И что мне с того, что ты это говоришь?