— Тебе ничего, а мне — есть что.
— Да, тебе есть что. Тебе все сгодится для того, что ты ищешь.
— Дорогая, — любезным тоном сказал Оливейра, — слезы портят вкус мате, это общеизвестно.
— И то, что я плачу, тебе, наверное, тоже необходимо.
— Да, настолько, насколько я признаю себя виноватым.
— Уходи, Орасио, так будет лучше.
— Наверное. Обрати внимание, как бы то ни было, если я уйду сейчас, я совершу нечто почти героическое, ведь я оставляю тебя одну, без денег и с больным ребенком на руках.
— Да, — сказала Мага, мужественно улыбаясь сквозь слезы. — Нечто почти героическое, это точно.
— А поскольку я далеко не герой, лучше уж я останусь до тех пор, пока мы оба не поймем, в каком направлении нам двигаться, как говорит мой брат с присущим ему изяществом слога.
— Тогда оставайся.
— Но ты осознаешь, как и почему я отказался от такого героизма?
— Да, конечно.
— Тогда объясни, почему я не ухожу.
— Ты не уходишь, потому что ты все-таки буржуа и тебе не безразлично, что скажут о тебе Рональд, Бэбс и остальные друзья.
— Верно. Это хорошо, что ты понимаешь, что решение я принял не из-за тебя. Я остаюсь не из чувства солидарности, не из жалости и не из-за того, что надо давать Рокамадуру соску. И уж совсем не потому, что у нас с тобой осталось еще что-то общее.
— Ты иногда такой смешной, — сказала Мага.
— Ну, разумеется, — сказал Оливейра. — Боб Хоуп[212] просто дерьмо рядом со мной.
— Когда ты говоришь, что у нас с тобой нет ничего общего, рот у тебя делается такой…
— Вот так, да?
— Да, вот здорово.
Пришлось носовыми платками заткнуть себе рты, поскольку оба расхохотались так громко, что могли разбудить Рокамадура, просто кошмар какой-то. Хоть Оливейра и смеялся до слез, он, прикусив зубами платок, сделал все возможное, чтобы удержать Магу, но она все равно постепенно сползала с кресла, у которого передние ножки были несколько короче, так что в результате оно опрокинулось и Мага запуталась между ногами Оливейры, который смеялся до икоты и наконец выплюнул платок вместе с очередным взрывом хохота.
— Ну-ка покажи еще раз, какой у меня рот, когда я это говорю, — умоляюще проговорил Оливейра.
— Вот такой, — сказала Мага, и оба опять стали корчиться от смеха, так что Оливейра согнулся пополам, и Мага увидела совсем близко его лицо и глаза, блестевшие от слез. Они стали целоваться, она, подняв лицо кверху, а у него волосы упали на лоб, словно бахрома, они целовались, чуть кусаясь, потому что их губы не узнавали друг друга, это были какие-то другие губы, и они помогали себе руками в этом адском переплетении волос и мате, который опрокинулся со стола на пол и вылился на юбку Маги.
— Расскажи мне, каков Осип в постели, — прошептал Оливейра, прижимаясь губами к губам Маги. — Кровь к голове приливает, не могу больше, это ужасно.
— В постели он что надо, — сказала Мага, прикусывая ему губу. — Он все делает лучше, чем ты, и гораздо дольше.
— А он ласкал тебя веткой мирта? Только не ври. Правда, ласкал?
— Много раз. Везде, иногда даже слишком. Это потрясающее ощущение.
— А он целовал тебя там?
— Да, а потом мы поменялись ролями, и до того дошло, что он стал говорить, хватит, хватит, больше не могу, послушай, надо взять себя в руки. Все равно тебе этого не понять, ты всегда торопишься кончить.
— И я, и любой другой, — недовольно сказал Оливейра и выпрямился. — Че, да тут помойка из-за этого мате, я пойду пройдусь.
— Ты больше не хочешь, чтобы я продолжила рассказ про Осипа? — сказала Мага. — На языке глигли.
— Надоел мне этот глигли. И потом, у тебя нет воображения, ты всегда говоришь одно и то же. Кончить — тоже мне новость. И потом, «продолжила рассказ» не говорят.
— Глигли придумала я, — обиженно сказала Мага. — Ты выдашь какое-нибудь одно слово и сияешь, но это не настоящий глигли.
— Вернемся к Осипу…
— Не глупи, Орасио, говорю же, не спала я с ним. Я должна принести великую клятву племени сиу?
— Не надо. Мне кажется, я в конце концов тебе поверю.
— А потом дело кончится тем, что я, наверное, все-таки буду спать с Осипом, и только потому, что ты этого хотел.
— Тебе что, в самом деле может понравиться такой, как он?
— Нет. Но дело в том, что надо платить аптекарю. От тебя я не приму ни сентаво, что касается Осипа, не могу же я брать у него деньги и оставлять его с носом.
— Само собой. Ты же у нас добрая самаритянка. И того солдатика в парке ты тоже не могла оставить в слезах.