(-62)
23
Он остановился на углу, потому что устал от этих размышлений, постоянно перебиваемых одной и той же мыслью (он то и дело, неизвестно почему, думал о том, что пострадавший старик лежит сейчас на больничной койке, в окружении врачей, практикантов и медсестер, которые с дежурной любезностью спрашивают его имя, возраст и профессию, говорят ему, что ничего страшного, и, наверное, уже оказали ему необходимую помощь, сделав укол и наложив повязку), и решил осмотреться вокруг себя, поскольку любой перекресток любого города мог предстать для него в виде прекрасной иллюстрации к тому, о чем он думал, почти без усилий с его стороны. В кафе, укрывшись от холода (пришлось-таки войти и заказать стакан вина), несколько рабочих-каменщиков болтали у стойки с хозяином. Двое студентов за столиком что-то читали и делали выписки, и Оливейра видел, как они то смотрели на рабочих, то опять переводили взгляд на книги и тетради. И те, и другие смотрели друг на друга, будто каждый сидел в своей стеклянной коробке: посмотрят, уйдут в свое, снова посмотрят — и это все. В окне второго этажа, над крышей кафе, какая-то сеньора, видимо, что-то шила или кроила. Ее высокая прическа ритмично двигалась. Оливейра представил, о чем она сейчас думает, работая ножницами: о детях, которые вот-вот придут из школы, о муже, который заканчивает рабочий день в какой-нибудь конторе или в банке. Рабочие-каменщики, студенты, сеньора в окне, а теперь еще и клошар, который появился из-за угла переулка с бутылкой красного вина, высовывавшейся из кармана; он толкал перед собой детскую коляску, набитую старыми газетами, консервными банками, ветхим и грязным старьем, — видна была кукла с оторванной головой и сверток, из которого торчал рыбий хвост. Рабочие-каменщики, студенты, сеньора в окне, клошар, а в киоске, это уж просто для приговоренных к позорному столбу, — LOTERIE NATIONALE,[238] — сидит старуха в синих митенках и сером чепце или что-то вроде этого, из-под которого выбиваются пряди волос, TIRAGE MERCREDI,[239] сидит в безнадежном ожидании клиентов, грея ноги на угольной жаровне, запертая в этом вертикальном гробу, почти неподвижная и полузамерзшая, предлагает удачу и думает бог ее знает о чем, маленькие комочки мыслей, пережевывание одного и того же, как у всех стариков, — школьная учительница, которая угостила ее конфетами, муж, погибший на Сомме,[240] сын-коммивояжер, по вечерам окно мансарды, воды нет, суп на три дня, boeuf bourguignon,[241] которое дешевле бифштекса, TIRAGE MERCREDI. Рабочие-каменщики, студенты, клошар, продавщица лотерейных билетов, каждая группа и каждый из группы — в своей стеклянной коробке, но вот какой-то старик попадает под машину, и тут же все бегут к месту происшествия, живо обмениваются впечатлениями, критическими замечаниями, мнениями совпадающими и несовпадающими, до тех пор пока снова не начнется дождь и каменщики не вернутся к стойке бара, а студенты за столик, Иксы к Иксам, Игреки к Игрекам.
«Разорвать эту бесконечную бессмыслицу можно, только живя в бессмыслице, — мысленно повторял Оливейра. — Однако, че, я совершенно промок, надо бы поискать пристанище». Он увидел афиши Географического общества и укрылся от дождя под порталом здания. Лекция об Австралии, неведомом континенте. Встреча выпускников колледжа «Cristo de Montfavet».[242] Фортепианный концерт мадам Берт Трепа. Открыта запись на курс лекций о метеоритах. Станьте дзюдоистом за пять месяцев. Лекция о жилищном строительстве в Лионе. Фортепианный концерт начинался с минуты на минуту, и билеты стоили дешево. Оливейра взглянул на небо, пожал плечами и вошел. Он было подумал, не пойти ли к Рональду или в мастерскую к Этьену, но это лучше оставить для ночлега. Непонятно почему, ему показалось забавным, что пианистку звали Берт Трепа. Забавным было также и то, что он нашел убежище в концертном зале, чтобы хоть ненадолго отдохнуть от себя самого, — ироническая иллюстрация к тому, что он пережевывал, пока бродил по улицам. «Ничего-то мы не значим, че», — подумал он, протягивая сто двадцать франков к самому лицу старухи в окошечке кассы. Она дала ему билет в десятый ряд только в силу старческой зловредности, потому что концерт должен был вот-вот начаться, а в зале не было никого, кроме нескольких лысых стариков, нескольких бородатых и нескольких лысых и бородатых одновременно, по виду похожих на соседей или членов семьи, двух женщин сорока — сорока пяти лет, в поношенных пальто и с зонтиками, с которых ручьями стекала вода, и еще нескольких представителей молодежи, в основном парочек, которые громко спорили, толкались, шуршали фантиками от конфет и скрипели этими ужасными венскими стульями. Всего человек двадцать. Пахло дождливым вечером, большой зал промерз и отсырел, в глубине, за занавесом, были слышны приглушенные голоса. Кто-то из стариков закурил трубку, и Оливейра поспешил достать «Голуаз». Чувствовал он себя довольно скверно. В одном ботинке хлюпала вода, от запаха сырости и мокрой одежды его подташнивало. Он прилежно докурил сигарету до самого фильтра и погасил ее. В фойе нерешительно прозвенел звонок, и кто-то из молодых людей громко захлопал в ладоши. Пожилая капельдинерша в съехавшем на затылок берете и с макияжем, который она наверняка не смывала на ночь, задернула занавес у входа. Только тогда Оливейра вспомнил, что ему дали программку. На плохо отпечатанном листке бумаги с некоторым трудом можно было разобрать, что мадам Трепа, золотая медаль, исполнит «Три прерванных движения», автор Роз Боб (исполняется впервые), «Павану[243] в честь генерала Леклерка[244]», автор Аликс Аликс[245] (исполняется впервые для гражданских лиц), и «Синтез: Делиб — Сен-Санс», сочинения Делиба, Сен-Санса и Берт Трепа.
240
*
244
*
245
*