— Это было бы просто здорово, — радостно кивнула Элла, прижавшись к материнскому плечу.
— Ну, ну… иди ко мне.
Элла оказалась в объятиях матери и вдыхала ее знакомый запах. Крепко прижав ее к себе, мать поцеловала дочь в щеку, а потом усадила на стул.
— Я всегда надеялась, что когда-нибудь мы с тобой снова обретем друг друга. Мечтала об этом… Только не знала, когда это случится… — Мать смущенно закашлялась. — Ты не представляешь, как я счастлива, что ты вдруг захотела посоветоваться со мной… Это такая радость!
— Знаю. И у меня точно камень с души упал, мама. Может быть, и вы с отцом сможете заново обрести друг друга. Кто знает? — Мать сделала недоверчивую гримасу и пожала плечами. — Нет, ты зря. Все возможно. Конечно, сейчас он просто в шоке. Растерян и попросту не в состоянии сразу все осмыслить. Но потом, когда это пройдет, он задумается, вот увидишь. Ты же его знаешь — он такой. Так всегда бывало.
— Да уж, благодаря тебе ему теперь есть о чем подумать. — Повернувшись к кухонному столу, мать положила на тарелку два куска черного хлеба и щедро посыпала их сверху нарезанным салатом-латуком. — Одна только перспектива получить в зятья выходца из Индии чего стоит! — хмыкнула она. — Держу пари, ты разбудила в своем отце Альфа Гарнетта[14], девочка. Впрочем, это всегда было ему свойственно, просто он особенно не распространялся на эту тему, в основном разглагольствовал о своих демократических идеалах. Ты же знаешь отца — он теоретик. Но ты заставила его задуматься.
— Да все и было лишь в моем воображении… — Элла хмыкнула, глядя, как мать сооружает самый неаппетитный сэндвич из всех, что только можно себе представить.
— Правда? Может, ты ошибаешься?
— Нет-нет, все уже в прошлом, — упавшим голосом произнесла Элла. Она заставила себя смириться с этим. И чем скорее ей удастся убедить в этом родителей, тем лучше, решила она.
— Ну… Я ведь заметила, как он смотрел на тебя. И поскольку уже догадалась, что он тебе небезразличен, то старалась наблюдать за ним, причем очень внимательно, уверяю тебя. Похоже, он тоже влюблен в тебя, дочка. И его это мучает ничуть не меньше, чем тебя.
Элла рассмеялась неестественным трескучим смехом.
— Мучает?
— О да, конечно. Еще как. Это ведь расстроило все его планы, верно? Он как-никак чужой в этой стране — отец был совершенно прав на этот счет — со своими убеждениями, со свойственным этой расе менталитетом. Не так-то просто разом покончить с тем, что до сих пор составляло его жизнь. Одна мысль о том, чтобы обмануть доверие семьи, разрушить надежды своей невесты, обрушить на себя гнев единоплеменников ужасает его. Ведь он прекрасно знает, если вдруг решится на это — самые близкие ему люди, возможно, отшатнутся от него. И потом, сама подумай: какое будущее вас ждет? Вот то-то же. И он этого боится. К тому же вы ведь еще мало знаете друг друга, так что это страшный риск. Поставив все на карту, можно лишиться всего в одночасье. И представь, что никто — ни один человек! — не будет сочувствовать тебе! Кроме «я же тебе говорил!», ты ничего не услышишь, поверь мне. И все же его влечет к тебе, дорогая. Поверь, парень влюблен в тебя по уши, это и слепой заметит. Но ему предстоит жениться на женщине, которую он не любит и вряд ли когда полюбит. Так что ему не позавидуешь. Конечно, он мучается, а то как же!..
Элла так и осталась сидеть в растерянности, глядя, как мать озабоченно хлопает дверцами кухонных шкафов.
— У тебя разве нет майонеза?
— Мам! — выдохнула Элла, когда наконец обрела голос, — а тебе не кажется, что ты смотришь слишком много мыльных опер?
— Нет, дорогая. Не кажется. — Видимо смирившись с мыслью, что майонеза в доме нет, мать открыла баночку с горчицей и понюхала ее. Потом принялась придирчиво разглядывать этикетку. — Это что же за горчица? Французская?
— Э-э-э… нет. Она очень острая.
— Вот и хорошо.
Сунув в баночку нож, мать щедро намазала нарезанный латук горчицей.
— Беда в том, что я куда лучше разбираюсь в чувствах других людей, чем в собственных, — горестно вздохнула она. — В точности, как и ты, кстати, моя дорогая. Но это строго между нами, девочками. Идет?
В первый раз за многие годы в эту ночь Элла спала, как младенец. Чувствуя невероятное облегчение, она раскинулась на диване и блаженно потянулась. Слава тебе, Господи, проклятую камеру наконец забрали из спальни — после благополучного завершения операции полиция увезла ее с собой. И со стороны дома номер одиннадцать им теперь тоже больше ничего не грозит. Дорис, скорее всего, мирно посапывает в своей постели. Прижавшись щекой к прохладной подушке, Элла слушала, как где-то за окном протяжно ухает сова, и перебирала в голове события сегодняшнего дня.