Питер Устинов
ИГРА В
ОСВЕДОМИТЕЛЯ
Как его звали?
Его имя? Так ли уж это важно, если за свою жизнь он сменил столько имен?И все же, как свойственно многим, ему хотелось выделить из них одно, главное, — ведь человеку нужны корни, а то без корней в жизни как без якоря. Он написал мемуары. Но даже не представил рукопись на заключение компетентным властям, утверждая, что нет властей достаточно компетентных, чтобы выносить суждение о его книге или хотя бы подвергнуть ее цензуре. А раз так то стоит ли и беспокоиться? Ничего, успеется: вот найдут рукописи после его смерти одну в столе, другую в банковском сейфе, тогда то все к чертям и полыхнет, это уж точно. Мысли о подобной перспективе не раз вызывали у него усмешку, хотя и не без оттенка горечи он ведь понимал, что его-то здесь уже не будет и насладиться запланированным им кавардаком он не сумеет.Хилари Глэсп — он подписал свою рукопись этим именем, звучащим достаточно фальшиво, чтобы быть настоящим. Отец его, Мервин Глэсп, служил на железной дороге в Сирии, и Хилари непреднамеренно и преждевременно появился на свет в битком набитом зале ожидания какой-то станции на линии Бейрут — Дамаск. Не сумев пережить подобного конфуза и неудобства, мать его вскоре умерла. Предоставленный попечению нянек и сиделок, мальчик куда более бойко владел арабским, чем английским, пока в восемь лет его, как водится, не отправили в Англию в начальную школу Хилари не отличался особыми успехами в учебе ни там, ни позже в частной школе, но свободное владение арабским создавало ему ореол своеобразной исключительности и во время войны просто оказалось бесценным. Арабский? Вот ведь диковинный язык, а? — Восклицали, не веря, военные кадровики. Ничего особенного, — пожимал плечами Хилари, выдерживая в ответе ту пропорцию спокойной скромности и напористой уверенности в себе, которая и отмечала годы его службы в MI-5*: человек, который, казалось, спал на ходу, неустанно укреплял свои позиции. Пройдя жесткий и малоприятный курс основной подготовки, Хилари был направлен совершенствоваться в разговорном арабском. По большей части он занимался тем, что правил синтаксис и грамматику преподавателю, сперва тактично, но вскоре открыто и подчеркнуто. Слишком толковые сотрудники обычно возбуждают подозрительность начальства. Но умение Хилари показать, что он не афиширует себя, быстро снискало ему доверие руководства разведки, как к человеку, своих талантов не выпячивающему, предпочитающему держать их при себе. Войну он по большей части провел на Ближнем Востоке: болтался в каирских барах, допрашивал арестованных в Палестине, в общем делал все, что нужно, дабы создать картину предприимчивой, размеренной и устойчивой деятельности. Рисковать он особо не рисковал это ему никак не улыбалось но оброс полезными связями со всякими темными людьми, что укрепляло его репутацию, по мере того как годы служебного роста выносили его вверх по служебной лестнице. После войны Ближний Восток так и остался за ним. Вплоть до самой отставки Хилари то и дело мотался между Лондоном и Бейрутом. Бейрут ему нравился больше там он был сам себе хозяин, мог по своему усмотрению устраивать себе отдых и по своему же усмотрению стирать грань между отдыхом и службой. Вне поля зрения начальства он мог бесцельно посиживать в кафе, потягивая араку, и проводить вечера в сомнительных ночных клубах под предлогом встреч с агентурой. Лондон же по сравнению с Бейрутом казался клубком интриг, злословия и клеветы. Хилари не питал симпатий абсолютно ни к кому из сослуживцев и куда легче уживался с левантийским крючкотворством, нежели с атмосферой натужной порядочности и деланной любезности своего ведомства. По крайней мере до отставки. Отслужив свое, некоторые из его коллег эмигрировали: кто в Кению, кто в Штаты, кто в Австралию. А один быстренько сочинил автобиографию, чем и вызвал гневное возмущение британского правительства, ответившего целым каскадом юридических мер. Толку от них не оказалось никакого, если не считать неоценимой рекламы, которую они создали злоумышленной книге, теперь всем, питающим мало-мальский интерес к временам, в которые мы живем, она казалась обязательным чтивом, хотя и близко ни к чему подобному не стояла. Также она подложила изрядную свинью всем остальным отставным шпионам, отсиживавшимся кто в Момбасе, кто в Элгарве, кто где еще со своими недописанными книгами, которым теперь суждено таковыми остаться. А ведь Хилари-то свою книгу дописал, щедро сдобрив рукопись ядом, как садовник кусты пестицидом. Иногда по вечерам или бессонными ночами Хилари перечитывал главы, меняя кое-где фразы на более отточенные и менее двусмысленные, а затем наконец засыпал безмятежным сном, и на губах его играла тонкая улыбка. Отставка всегда вызов для тех, кто считает, что она пришла преждевременно, и Хилари, проживший большую часть жизни так, как будто досрочно вышел на пенсию, стал нервен и суетлив, когда апатия, к которой он ранее старательно стремился, оказалась навязанной ему. Время от времени он извлекал из потрепанных портфелей старые записные книжки и документы, которые использовал для книги, и перечитывал их имя за именем, как бы проверяя списки запятнанных существ, способных обрести истинное лицо лишь в полумраке. Имена эти не только воскрешали в памяти эпизоды, вызывавшие то вспышки раздражения, то улыбку, то даже привкус тайны, но и, казалось, звучали теперь заупокойной по утраченным возможностям. Временами Хилари чувствовал себя теннисистом, достигшим вершин успеха преждевременно, на заре истории, когда люди еще носили цвета клуба или страны с бескорыстной гордостью и мололи несусветную чушь насчет того, чтоб не подводить своих и играть только по правилам. Разведка тоже велась по жестким правилам. Требовалось не только действовать порядочно самому, но и ожидать искомой порядочности от других. Но затем, с нашествием духа потребительства и сопутствующей ему продажности, шпион быстро превратился в свободного профессионала, действующего на свободном рынке: одним ухом к земле, вторым прислушиваясь, кто больше даст. Сей тлен поразил не только отдельных разведчиков, но и целые разведслужбы. Работая в направлениях, именуемых то дезинформацией, то дестабилизацией, они неизбежно то и дело входили в теснейшие отношения с заклятыми врагами на растущем рынке купли-продажи информации — черной бирже; любой достоверный слух, любая крошка измены колебались в цене в зависимости от конъюнктуры. Каким богачом мог бы стать Хилари, родись он лет на двадцать — даже на десять раньше! А теперь ему уготована судьба ископаемого, последнего несчастного обломка трагического поколения разведчиков, обреченных жить на зарплату и пенсию, вместо того чтобы обзавестись корпорацией с почтовым ящиком на Каймановых Островах и жить себе в безвестной роскоши. Его мемуары и стали реакцией на предательство его обществом, эволюционировавшим слишком поздно для блага тех, кто жил по законам и правилам, но прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как люди помоложе пасутся на запретных полях . И, как ни странно, переживаемое недовольство заставляло Хилари и людей его сорта реагировать на падение нравов с невероятным тщеславием. Как жестко судили они о профессионализме и холодном достоинстве их бездоходного прошлого, как поносили они халатность нового клыкастого поколения, неспособного хранить тайну, если предоставлялся случай ее продать. Они относились к современным разведчикам с глубоким сарказмом и отчаянно им завидовали. В таком вот странном настроении уселся Хилари однажды вечером перед телевизором посмотреть девятичасовой выпуск новостей. Он плохо спал последнее время, просыпаясь по ночам то от внезапного приступа душевной муки, то от непроизвольной нервной судороги руки или ноги. Иногда ему казалось, что он задыхается, и никак не получалось отогнать от себя это ощущение, дать сердцу успокоиться и продолжать свой обычный терпеливый труд. Хилари мог лишь отнести это все за счет возраста, но в то же время казалось, что это тело его подобным образом выражает потаенное недовольство избранным им образом жизни. Видимо, отставка, повседневная пассивность, бесцельность и несобранность существования все усугубляло скрытую истерию, прорывающуюся наружу подобными ночными вспышками . Выпуск новостей начался. Премьер-министр выступила с речью в каком-то северном городке на церемонии открытия яслей, где работающие женщины смогут оставлять младенцев на день. Персонал для яслей набрали из числа безработных, на скорую руку подучив их новым обязанностям на двухнедельных курсах. Младший министр неосторожно раскрыл планы "частичной приватизации" Королевского ВМФ, вызвав тем самым неприязненную реакцию группы адмиралов, находящихся на пороге отставки, и куда более позитивное отношение со стороны известной компании по производству печенья, объявившей о готовности "принять" для начала какой-нибудь фрегат, но с условием, что в новом названии судна будет отражено имя благодетеля. Снова премьер-министр получая где-то почетную степень, заявила, что теперь, когда страна вернулась к викторианским ценностям, она должна пойти еще дальше к ценностям первой елизаветинской эпохи. Премьер-министр также осадила какого-то беспринципного крикуна, вновь напомнив в ответ на его наскоки, что "нельзя подрывать рынок". Министр по делам Короны обвинил радио и телевидение "в ощутимой предвзятости в пользу левых". Применение горчичного газа в усобице на берегах Евфрата вызвало больше жертв, чем предполагалось. В супермаркете городка Терра Ота, штат Индиана, ветеран вьетнамской войны впал в буйство и застрелил пятнадцать человек, посмотрев удостоенный премии "Оскара" фильм "Буйство" с аналогичным сюжетом. Хилари наблюдал все это, сохраняя привычную, хорошо усвоенную сардоническую мину и размышляя как об абсурдности всего происходящего, так и о собственном бессилии перед лицом сего ежевечернего потока отбросов из пищеварительного тракта мира. События дня подносились с той зловещей угрюмостью, которая и служит визитной карточкой образцового обозревателя телевидения. Внезапно обозреватель запнулся, а затем заговорил снова, как бы открывая новую тему: