Я был еще молодым салагой, недоноском. И кличка у меня была другой — тогда меня звали не Комбатом, а Сэнсэем, мне почему-то казалось это страшно круто — прозываться Сэнсэем, вспоминались восточные боевики с их задорным ногодрыжеством, рукомашеством, кувырками в обезьяна-стайл и прочими буддийскими монастырями.
Моего тогдашнего напарника звали Кнопкой. Вопреки беспонтовой кличке он был рассудительным пацаном со смуглым лицом и умным, живым взглядом. Не таким рассудительным, как зануда Тополь. Но все же.
Кнопка был моим земляком. Мы вместе учились в школе, а потом на физфаке, когда, с треском провалив третью по счету сессию (у меня лично было два «несрубаемых» хвоста — по программированию и, конечно, по иностранному языку), мы решили сдернуть в Зону, где никаких сессий нет, где физика, так сказать, живая, весомо-грубо-зримая, где двойкой называется не оценка в зачетке, а блуждающая парная жадинка, где над тобой нету никого — ни мамы с папой, ни декана, ни милиционера. Никого, кроме, конечно, Бога, в которого мы с Кнопкой тогда не верили.
В общем, было бы сказано, сделать недолго.
И мы, бросив универ и даже не уведомив родителей (которым нам так сильно хотелось отомстить за их якобы черствость и их якобы тупость), поперлись искать счастья на берега Припяти. Черствые и тупые родители тут же заявили в милицию, мол, пропали дети, возможно, похищены… Но это уже совсем другая история.
И вот мы сходим с поезда (никогда не забуду тот плацкартный вагон) на вокзале в Киеве.
Январь. Минус десять. В четыре — темно. Погода такая, что хочется немедленно купить веревку, мыло и тут же, в общественном сортире с запекшейся вокруг очка лавой экскрементов, удавиться.
Помню, из вещей у меня был только пластиковый пакет со сменой белья, станком для бритья и телефоном, у которого коротил аккумулятор.
На банковском счету у меня было сорок единиц — подарок тети на мой семнадцатый день рождения (она подарила деньги вместе с карточкой). У Кнопки денег было чуть побольше — единиц триста. Он, оказывается, копил на какой-то супер-бупер-компьютер. На эти триста единиц мы пили и ели первое время. На них же мы наняли машину, это был допотопный «газон» с колесами, обмотанными цепями. Машина довезла нас до самого Периметра…
Вначале мы с Кнопкой ходили в отмычках у Дайвера — был тогда такой деятель среди радиоактивного мяса.
Дайвер был дьявольски осторожен и мог просидеть в Баре трое суток кряду, дожидаясь «вдохновения».
Мы с Кнопкой за глаза частенько называли его «ссыкуном» и «алкашней». Да и вообще охотно самоутверждались за его счет, всячески понося его, благо Дайвер действительно слишком много пил, был слишком неопрятен, слишком редко «поднимал перископ» и вообще являл собой идеальную мишень для издевательств «молодежи».
Кругозор у Дайвера был узенький.
Он охотился почти исключительно за «лунным светом» — на этот артефакт у него был налажен свой эксклюзивный канал сбыта, в обход скупщиков. Поговаривали, что Дайвер продает «лунный свет» какой-то мутной южноамериканской конторе — не то химлаборатории, не то и вовсе космическому агентству. Контора называлась «Мачу-Пикчу» — значительно позднее я узнал, что есть такой город в Перу. Древний, построенный южноамериканскими индейцами.
Не знаю, как там насчет космического агентства, но в обществе индейца по имени Эмилито, очень мало походящего на индейца с трубкой мира и в головном уборе из перьев, я его видел часто.
Отмычек у Дайвера было много — человек восемь.
И в целом, невзирая на свой затрапезный вид и вечный запах перегара изо рта, он был добросовестным педагогом. Никогда нас специально не подставлял, за спины наши не прятался и вообще делал что мог.
Случалось Дайверу даже читать нам нечто вроде лекций. Голос у него был низкий, пропитый. Интонации отрывистые, словно он говорил, превозмогая крайнее презрение и вселенскую усталость. Он обращался к нам «дети» — хотя старший среди отмычек, Фредди, был младше его от силы лет на пять.
«А это, дети, слепой пес. Он ходит стаей. В каждой стае, значится, по десять-пятнадцать тварей. Шустрые они — жуть. И до жратвы жадные. Постарайтесь сразу попасть твари в глаз — сэкономите себе время».
«А главное, дети, помните: первым делом труп убитого врага надо тщательно обыскать. При нем могут обнаружиться патроны и лекарства!»
Или: «Дети, имейте в виду: без антидотов в лабораторию Х-18 лучше не соваться!»
Помимо жадности — а Дайвер был жаден — и избыточной осторожности, которую я и к недостаткам-то причислить не могу, ибо в Зоне все не так, как вне ее, Дайвер обладал ярко выраженным упрямством.
Какой он был упрямый! Однажды, помню, посеял свой полевой бинокль, да не где-нибудь, а на Свалке. А мы уже в пяти часах ходьбы от этой Свалки находились, время было позднее. Другой бы плюнул на этот бинокль. А Дайвер — не плюнул. Уверял, ему этот бинокль сам Шухов когда-то подарил. В общем, вернулся за ним. Ночь не спал, геморройных узлов себе нажил — но вернулся! К счастью, ходил он один, нас не стал гонять — мы все это время вшестером в его схроне прятались, поскольку совсем малоопытные были.
Зато сколько радости было, когда Дайвер за нами вернулся!
И вот однажды пошли мы с Дайвером и Кнопкой, тогда мы уже втроем ходили, в эту самую Темную Долину, за очередной порцией «лунного света». После очень сильного Выброса. В сезон, стало быть. Аномалии в очередной раз сдвинулись, новых артефактов наросло — как грибов после дождя!
Так- то оно так, но ведь и монстров с мутантами сколько разбегалось!
Добыли, помню, целых две «кристальные колючки» (это так, между делом) и одну «ведьмину косу». Для нас тогда эта «коса» была как сейчас «звезда Полынь» — чудо чудное, диво дивное цены немереной!
Устроились в надежном месте пообедать. Не успели достать бутерброды, как откуда ни возьмись на нашу поляну наскочила дюжина снорков!
Снорк, конечно, серьезный противник. Но мне и в голову не могло прийти, что мы не отобьемся! Молодость, задор, насыщенная адреналином кровь лупит в виски.
Кнопка, горячая голова, тут же принял позицию «Сдохните, твари». Выгнул спину, грозно оскалился. И принялся поливать снорков свинцом.
Я взялся защищать Кнопкин тыл.
Один Дайвер талдычил: «Дети, идти надо! Прибор говорит, еще мутанты на подходе!»
А мы ему: не дрейфь, папаша! Мы тогда как раз в силу входили. А это самое опасное — когда тебе кажется, что тебе все можно, что на тебя управы нету.
В общем, устал Дайвер нас уговаривать, разозлился, бросил пару гранат — и дернул своей дорогой. Это я теперь знаю, что далеко он не ушел. А тогда я думал, что мы остались вдвоем. Но это меня нисколечко не пугало!
Тем временем подтянулись те снорки, которых обещал Дайвер. Оказалось, что их шестеро.
А ПДА нарисовал еще одну бригаду. Из девяти тварей. Я поделился своими опасениями с Кнопкой — мол, силы неравны, рука устанет всех мочить! Да и патронов не так чтобы до хрена!
Но в Кнопку будто демон какой вселился.
— Чтобы я да перед снорками отступал? — бросил он спесиво.
В общем, так мы и строчили на обе стороны, пока у нас не стали кончаться патроны. Ствол моего автомата повело. Ствол Кнопкиного — тоже.
Конечно, этого скорее всего не случилось бы, будь у нас нормальные автоматы, оригинального российского производства… Но мы по бедности своей бегали с румынским барахлом.
И тут явился Дайвер.
Удивительно точными очередями он распугал нападающую нежить. И крикнул:
— Братва, последний раз говорю, пойдемте! Тут недалеко схрон моего кореша Жука. Там пересидим!
Но Кнопка был непреклонен.
Я, говорит, себе зарок дал. Если всех снорков на этой поляне перестреляю, стану удачливым сталкером и вообще все у меня в жизни сложится шоколадно. А если не перестреляю, тогда негодным я сталкером буду. А негодным сталкером мне и быть-то не хочется. В общем, стою до последнего патрона и прочее героическое ля-ля.