Портки у Джорджа действительно трещали по швам, не выдерживая нагрузки, но у Айка хватило благоразумия не поддаться натиску Паттона. У советского правительства тоже: «Ну это вы уже через край хватили, товарищ Сахаров! Нанести ядерный удар по Америке?! Что скажет мир? Вы отдаете себе отчет в том, что предлагаете?..» Трижды герой термоядерного труда от возбуждения переставал заикаться: «Да ничего я не хватил через край! Я предлагаю осуществить упреждающий удар, только и всего. И не надо оглядываться на руины войны. Цель все оправдает...»
С трижды героем все потом стало более-менее понятно. Женив академика на себе, Елена Боннэр сковородкой вышибала из его головы идею превентивного ядерного удара вместе с теорией конвергенции. А вот у Дуайта Эйзенхауэра такой сковородки не было. Сильно он сомневался в своем воинственном командарме. Точнее, даже не сомневался, а был уверен, что Паттон непременно спровоцирует столкновение с танковыми армиями русских, рвущимися к Берлину, а потом скажет в характерном параноидально-настойчивом тоне: «Ну что я вам говорил, Айк! Большевистские орды разрушили всю нашу наступательную стратегию, чем нанесли моей армии ощутимый урон. Мы просто вынуждены были ответить ударом на удар. Сколько можно терпеть этих косоглазых! Их рожи ненавистны всем!..»
Эйзенхауэр размышлял мучительно и долго. Целых пятнадцать минут после ничем не закончившегося разговора с командармом. Судя по всему, жизнь генерала Паттона продлевалась в прошлое, а не в будущее. В то же время постоянно выпячиваемое собственное превосходство удачливого военачальника порождало ретроградную амнезию. Он не думает сейчас и не вспомнит потом, сколько сотен «шерманов» останутся ржаветь в «монгольских» болотах, сколько сбитых «дугласов» и «бостонов» станут саркофагами для солдат неизвестной войны, и уж наверняка в последнюю очередь задумается о том, что Арлингтонское военное кладбище в Вашингтоне распространится на добрую половину федерального округа Колумбия. Джордж, бесспорно, удачливый генерал, но только до тех пор, пока над ним есть кто-то, способный останавливать его батальные безумства. Ну же, Айк!..
«Вам не грех отдохнуть, Джордж, - сказал на следующий день главнокомандующий экспедиционными силами, упреждая ожидаемый выпад своего командарма. - Отдохнуть и немного отвлечься на природе. Повесьте свою каску на гвоздь и отправляйтесь на рыбалку. Денька на три. Считайте это приказом, Джордж. Вы мне нужны бодрым и здоровым. В Берлине нас ждут серьезные дела...»
Паттон не почувствовал угрожающего подвоха, хотя и должен был. Какая, к черту, рыбалка, когда решается судьба Европы, если не сказать - мира!.. Однако приказ есть приказ. Повесил каску, сел в тяжелый военный «паккард» и поехал в рекомендованном направлении мимо разутюженных танками аккуратных фольварков. Никто из сопровождавших офицеров вроде бы не успел заметить, откуда выскочил и встал поперек дороги «студебеккер» с пьяными, как потом выяснилось, морпехами. Столкновение было несильным. «Паккарду» почти ничего, водитель командарма цел и невредим, «студебеккер» лишился фары, а сидевший позади водителя генерал Паттон вдруг повалился на пол. Оказалось, сломаны шейные позвонки.
В госпиталь его доставили без сознания. Дальше были легкая паника, деловитая суета хирургов, немедленная операция, долгая кома и тихая смерть 60-летнего генерала, навсегда разминувшегося с подкидной войной, победа в которой неотделима от поражения.
Все повторяется, но некому сказать: «Да разрешит державный мордобой - старинный спор славян между собой». Таки плохо. Сыреет в яме Лемберг, он же Львов, от скверны украинских самостиев; шинки рыдают о правах батьков - ведь только их первоначальный Киев, а москали пошли от хомяков и превратились в новый бич Батыев, и тем страшней, что для Москвы иуда Гоголь бомбу изобрел...
Однажды в момент коньячного откровения Черчилль сказал: «Всегда было две Польши, одна боролась за правду, другая пресмыкалась в подлости». Вопрос для него состоял в том, какую из них оставить за Англией, а какую подкинуть Сталину в качестве отравленной жертвы. Вскоре Черчилля прокатили на выборах, и Сталину достались обе Польши, включая насквозь онемеченную Галичину.