Глава 5 (окончание)
Там стояли трое: Лера, Зиновьев и Болотов. А на асфальте блестели осколки разбитой банки и черная горка крылатых трупиков.
Зиновьев был вне себя.
— Нет, ты специально меня толкнула! — орал он, надвигаясь на Леру. На его спине, обтянутой белой футболкой, расплылось пятно пота, шея была красной от злости. Из-за поднятых кулаков он казался громадным, а Лера, побледневшая от волнения, рядом с ним стала еще прозрачнее и меньше.
— Успокойся! — она отступала, почему-то спрятав руки за спину. — Ты сам на меня налетел! А сейчас не знаешь, на ком злость сорвать, вот и кричишь.
— Умная, да? Думаешь, умная самая? — рявкнул Зиновьев, которого, как не впервые замечал Костя, всегда раздражало наличие у людей хоть каких-то интеллектуальных способностей.
— Убери кулаки, — ответила Лера, вздернув голову. — Я тебя не боюсь.
— Ну и зря! — выкрикнул жирдяй и ринулся вперед. Толстая рука описала круг, и Костя, не добежавший до них всего пару метров, вдруг услышал глухое «шлеп!» – слишком резкое и негромкое, чтобы быть просто шлепком. Лера упала на землю, зажимая рот рукой и глядя на Зиновьева округлившимися от ужаса и растерянности глазами. Из-под ее тонких пальцев брызнуло красное, кровь заструилась по ладони. А Зиновьев, победно стоя над ней, начал заносить назад ногу — будто в футболе, для удара по мячу. Но целью его был не мяч. Лерин живот был целью.
Костя не успел ни подумать, ни испугаться — возмущенный до крайности, он только и чувствовал, что дрожавшую внутри злость, хищную и гудящую, как бензопила. И так же, как пила, готов был вгрызться в эту тупую, тяжелую человеческую колоду по фамилии Зиновьев. Он налетел, откуда не ждали, и врезался в обидчика с разгону. Жирдяй отлетел от Леры, и, не удержавшись, тоже свалился на землю. Тяжело дыша, Костя встал над ним.
— Ах ты... — длинный поток мата, грязный и ранящий, как сорвавшийся с гор сель, раздробил повисшую тишину. Зиновьев начал вставать, и в его глазах Костя прочитал свой приговор. И тогда, чтобы не дать врагу подняться и расправиться с ними обоими, засветил ему по лицу единственным доступным в тот момент оружием — томиком Дюма. И попал острым углом книжки прямо в глаз.
Зиновьев взвыл от боли, спрятал лицо в ладонях, а потом отнял руку и тупо уставился на нее. Рука была в крови, и вся правая бровь была в крови, и то, что под ней, тоже. Жирдяй тонко всхлипнул, и уголки его губ поехали вниз, складываясь в по-детски горькую подковку.
— Ты мне глаз выбил, козел! — плаксиво сказал он, поднимаясь.
Перепуганный Костя хотел подать ему руку, только сперва нужно было поднять Леру, у которой весь перед блузки был в бурых пятнах. Но на шею вдруг обрушился удар и Болотов, о котором он совсем позабыл, крикнул:
— Бей кудрявого!
И, упав на колени, Костя увидел летящую к нему ногу Зиновьева в грязном сером кроссовке...
— Заходи на кебаб! — чей-то голос вырвал его из воспоминаний. — Ашот кебаб делает, кормит, лючше нету!
Радонев уставился на невысокого коротко стриженого азербайджанца, протягивавшего ему рекламную листовку. Улыбнувшись через силу, покачал головой. Исламбек с бригадой ждут на кладбище, может быть, даже закончили менять памятник, а он застрял на этом рынке.
Загрузив в машину свои покупки, Радонев сел за руль. Пропустив пару встречных машин, снова выехал на Новорязанское шоссе и, глянув на часы, двинулся к кладбищу Раос. Ехать оставалось минут двадцать.
Магнитолу он выключил: хотелось побыть в тишине. Но дребезжание старенькой машины отвлекало, да и сердце было неспокойным. Детская история, из-за которой он, как тогда казалось, безвозвратно потерял Леру, разбередила душу. Если бы та бабуля с рынка именно сейчас сказала ему о справедливости, Костя нашел бы, что ответить... Он сжал руль, крепко и зло. Фыркнул, сдувая со лба отросшую челку. «Так, успокаивайся, — велел он себе. — Думать за рулем о проблемах — последнее дело. Лучше самому добраться до кладбища, и сегодня — чем через пару дней, и с помощью заплаканных родственников».
Пытаясь сконцентрироваться на дороге, он вспомнил добрым словом доктора Баумгартнера — именно он в свое время научил Радонева отличному способу отбрасывать эмоции и сосредотачиваться. «Ви, der schülke[1], думайт о skalpell[2], не думайт о бабочка и фройляйн! Говорить себе: skalpell, skalpell, повторяйт!» — вещал наставник. Костя словно услышал его слова здесь, в машине, и послушно повторил про себя: «Дорога. Дорога. Я еду по дороге». И фирменный способ австрийца — сосредоточиться на моменте, на том, что делаешь в эту секунду — снова ему помог.