Отвалившись, Шерман перевернулся на спину. Часто дыша, смотрел в потолок, ощущая блаженную пустоту внутри. А потом Любаша шевельнулась, положила руку на его плечо, и он почувствовал в этом жесте робкую надежду на продолжение.
— Если б у меня были бабы, о которых ты мне всё время талдычишь, я бы продержался подольше, — сказал он, будто шутя, но в его усмешке сквозила обида. — Ты, душа моя, неправа.
— Прости, язык у меня поганый, — покорно согласилась Любаша. И жалобно, будто извиняясь, добавила: — Всё из головы те сплетни не идут. Что изменял, что бросить хотел. Боюсь я, понимаешь? Что променяешь меня... да хоть на эту свою, Серебрянскую!
Шермана аж передернуло. Ну да, были интрижки... но приписать ему в любовницы Майю?! Об этом даже думать было мерзко!
— Тьфу! И правда, Любань, язык у тебя — поганый! — рассержено сказал он вставая. Настроение было испорчено. Но она схватила его за руку, приникла лбом, целуя и бормоча извинения. А Шерман терпел и думал с грустью: «Любит меня еще, дурища, до сих пор любит... А я? Не могу понять... Пусто внутри. Потому что довела скандалами, убила всё, вытравила... А с другой стороны — и сам, наверное, виноват, мало внимания уделял, мало баловал, женщины всегда от этого с ума сходят. А ведь было время, когда любил, драться за нее лез. И до третьего этажа, с ветками сирени в зубах, карабкался — это ведь тоже было, не выдернуть из памяти».
...Тогда, в девяностые, он уже знал: мало что в жизни бывает навсегда. Пошвыряла его судьба, горький опыт нарос панцирем. Детдом, армия, где он научился играть на гитаре — именно после этого появилась мечта о славе и музыке. А потом — тюрьма. И несчастливая любовь, финал которой он до сих пор вспоминал со смешанным чувством ненависти и раскаяния.
Но когда появилась Любаша, всё стало другим. Показалось, что можно начать жить заново, и уже поэтому счастливо. Строить планы, осуществлять их вместе. Вместе любить, работать, стариться. И умереть хотелось тоже вместе, чтобы никто не страдал по другому. Именно с Любашей он понял, почему в сказках такую смерть преподносят, как счастливый конец — хотя, казалось бы, зачем заканчивать сказку смертью...
Впрочем, был в этой сказке, кроме принцессы, и стерегущий ее дракон. Он же — местный король, отец Любаши, в ресторане которого Шерман работал охранником. Но в свободные дни и «живую музыку» обеспечивал, бесплатно, лишь бы дали возможность выйти на сцену и спеть под гитару свои романтические, с блатным налетом, песни. В один из таких вечеров Любаша явилась в ресторан с подружками, но отвлеклась от бездумной девичьей болтовни, когда он вышел на сцену. Смотрела только на него. И Савва, ещё не зная, что она дочка шефа, всё возвращался и возвращался к ней взглядом. А потом вдруг понял, что поет лишь для нее. Что остальных будто нет в зале.
Когда ресторан закрылся, они остались там вдвоем. И Савва забыл про гитару: руки и губы были заняты...
Уже через несколько дней добрые люди донесли «папе Йозефу» об их романе. Конечно, тот не собирался отдавать Савве единственную дочь. На этот счет он сперва поговорил с Шерманом, которого ради такого случая бугаи-телохранители привязали к железному стулу посреди гаража. Сплевывая ярко-красную слюну вместе с выбитыми зубами, Савва прошамкал:
— Я вас, папа Йозеф, очень уважаю, но дочь вашу — люблю. Навечно.
— Ты бы любил кого попроще, — посоветовал Иосиф Аронович, раскуривая сигару. — К тому же, девочка учится, ей бы дипломом заниматься, а тут — ты. Голову дуришь, от важных дел отвлекаешь. Может, тебе пальцы переломать?
Савва невольно сглотнул, пытаясь унять страх. Понимал: если папа Йозеф возьмется за дело, о карьере музыканта можно забыть. Потому-то его бугаи и начали с зубов. Теперь вот вставлять придется — кому нужен шамкающий певец... Но только зря папа требовал выбрать между Любашей и музыкой.
— Да хоть что делайте, — упрямо раздувая ноздри, бросил Шерман. — Я мужик, вытерплю.
— Таких терпил за кладбищем — полный овраг, — лениво поигрывая битой, намекнул один из бугаев.
Глава 7 (окончание)
— Да похрен мне! — огрызнулся Шерман. И уставился на папу Йозефа: — Хотите убить — убивайте. А потом что? Думаете, Люба простит? И заживете как раньше?