— Это у вас для красоты?.. Или для чакр?..
— Да вот думаю — наверное, для ума. Если снять, может, его прибавится? — однажды сказала она и сорвала нитку с запястья.
Не то, чтобы ей не хотелось отношений... Просто магии не случалось. Не возникало ощущения, что внутри поднимается волна и несет навстречу человеку, который кажется близким с первой минуты. Будто были уже знакомы когда-то, но жизнь раскидала; а теперь вот встретились, и не просто так — навсегда. И счастье от этого захлестывало бы, растворяло в себе. Лера думала, что в любви должно быть именно так.
Поэтому в то время как сокурсницы влюблялись по пять раз на дню, она оставалась одна. Нет, нравились некоторые... Один, саксофонист — за то, что играл божественно. Другой, совсем уж далекий от музыки — за острый ум и чувство юмора. Но почему-то те, к кому у нее возникал интерес, предпочитали других. «Значит, просто не моё», — понимала она, и спокойно жила дальше. К тому же, не было такого, чтобы мужчина привлек ее, как мир, в котором интересно всё. И она занимала себя учебой, волонтерством, иногда выбиралась на концерты и выставки. Не избегала общения с сокурсниками, но всё же больше любила одиночество — просто потому, что с детства была самодостаточной. Тем не менее, с соседками по комнате у нее были отличные отношения. И когда началась болезнь, они сочувствовали, пытались помочь. Кстати, ту самую нитку повязала на Лерино запястье одна из подруг.
Примерно с месяц Валерия боролась с коньюктивитом, который то обострялся, то затихал. Врачи говорили, что так бывает, и что это пройдет. Меняли препараты, убеждали снизить нагрузку на глаза. Но Лере приходилось разбирать ноты, много читать — учебу ведь никто не отменял.
Наступил момент, когда со стороны могло показаться, что болезнь побеждена. Но Лера чувствовала: она просто ушла в подполье, притихла, оставив следы. Теперь ей было трудно выносить яркий свет, поэтому она всё чаще надевала солнечные очки. В глазах постоянно ощущалось что-то колкое, чужеродное, и это раздражало. А стоило выйти на улицу в ветреную погоду, или подольше посидеть перед компьютером, вовсю начинали течь слезы. Она снова обратилась к офтальмологу, и он посоветовал увлажняющие капли. Но они не очень-то помогали. А примерно через полгода Лера поняла, что зрение ухудшилось. Контуры предметов расплылись, цвета потускнели. И всё чаще она, смыв косметику перед сном, беспокойно замирала перед зеркалом, видя в глазах розовую дымку лопнувших сосудов. А на следующий день опять надевала темные очки.
Всё труднее было различать ноты, и она нервничала, боялась, что зрение не восстановится. Сессию сдала кое-как: вытянула на своей врожденной способности запоминать даже самые сложные мелодии. Помогла и зачетка, в которой за предыдущие четыре курса стояли одни «отлично». К тому же большинство преподавателей прочили Валерии Краузе большое будущее, поэтому на экзаменах к ней особо не придирались.
— Но, Валерия, вы как-то очень странно относитесь к своему здоровью, — сказала ей старушка Майзель, преподаватель по истории исполнительского искусства, носившая роскошный платиновый шиньон и очки с толстенными стеклами.
— Нина Исаковна, я была у врача, но толку... — вздохнув, посетовала Лера.
— Я устрою вас к своему офтальмологу, деточка, — пообещала Майзель. — Он профессор, доктор наук. Знаете, в свое время он буквально выдернул меня из тьмы! Хотя никто другой не брался. Полагаю, не откажется посмотреть и ваши глазки.
— Не знаю, как вас благодарить, — обрадовалась Лера. — Конечно, я с удовольствием! Вот сессию сдам...
— Э-э, нет! Так дело не пойдет. Не будем тянуть, договорились? — Нина Исаковна погрозила ей острым пальцем. — Вы же не хотите таскать на носу такие же телескопы, как таскаю я? Поверьте, это очень утомляет.
Лере не верилось, что всё это может быть так серьезно, но уже через пару дней отправилась к профессору Лебедеву. Он давно уже был на пенсии, лишь раз в неделю консультировал в частном кабинете, и в эти дни туда было не пробиться. Но по просьбе Нины Исаковны профессор, высокий старик с пышной гривой седых волос, специально ради Леры пришел на час раньше.