Лера начала рассказывать, стараясь не сгущать красок. Но то ли от усталости (шутка ли — почти год бесплодной борьбы с болезнью), то ли от того, что родители жалели ее, как маленькую, не смогла сдержаться — расплакалась. А слезы всегда разрушают стены, возведенные в попытке уберечь себя или близких. Растворяя цемент, замешанный изо лжи и стыда, превращают его в покаяние — и стены рушатся под его напором, открывая правду.
Папа протянул ей платок, мама обняла. И Лере полегчало, будто еще два человека подставили плечи под ее груз. Но в носу щипало, будто воздух стал ледяным, и в груди было колко от благодарности, которую невозможно высказать словами.
— Лерочка, записывайся на операцию, — решительно сказала мама. — С деньгами что-нибудь придумаем. У меня золотые сережки есть, брошка с рубинами, я продам...
— И обручальные кольца, — напомнил отец, стягивая с пальца своё.
Лера сердито вскинулась, протестующе мотнула головой: эти кольца родители носили уже двадцать пять лет, и на семейных праздниках папа часто рассказывал, как покупал их. Говорил, обнимая жену: «Я, братцы, спины не жалея, десять вагонов сахара разгрузил перед свадьбой. Потому и семейная жизнь сладкой получилась». А теперь что же, даже памяти об этом не останется? Хоть Лера и понимала, что будущее важнее прошлого, смириться с этим было трудно.
— Мам, пап, этих денег всё равно не хватит, — сказала она.
— А мы возьмем кредит, добавим, — упрямился папа.
— Вам столько не дадут, — покачала головой Лера. — Я постараюсь найти деньги другим способом.
Она задействовали всех: одноклассников, подруг, родственников. Они обклеили объявлениями весь город, создали группы в соцсетях, дали заметку о сборе средств в местной газете и поставили в магазинах ящички для пожертвований. Но бедность и безработица в небольшом городке были привычными явлениями, и людям нечего было жертвовать — самим бы перебиться.
Лера чудом устроилась аккомпаниатором во Дворец культуры, где работал дядя Вася. Позже к смешной Лериной зарплате — одиннадцать тысяч восемьсот рублей — добавилось еще более смешное пособие по инвалидности. Но всё равно копилка наполнялась до ужаса медленно. И Лера старалась играть каждый день, потому что только музыка спасала ее, отвлекая от мрачных мыслей. К тому моменту она уже блуждала среди теней, почти не различая предметов — лишь серые пятна колыхались перед глазами, а по бокам была полнейшая темнота. Ей давно пришлось плюнуть на гордость и обзавестись белой тростью, этим ключом слепых, открывающим те дороги, по которым здоровые люди ходят свободно, вряд ли понимая, что это и есть — счастье.
Мысль обратиться к Шерману возникла после того, как мама принесла с работы журнал «Семь дней», где было интервью со скрипачкой Майей Серебрянской. В тот же день по телевизору показывали фильм о Майе, и Лера слушала ее с жадным вниманием. Они отправили письмо в фонд «Музыка милосердия», ждали хоть какого-то ответа... и вдруг — звонок от самого Саввы Аркадьевича. И обещание лично приехать, познакомиться.
Вот тогда дядя Вася и выдал идею с прослушиванием.
— Порази его роялем, племяша, — заявил он. — Твоя игра на раз слезу вышибает. К тому же эта сволочь всё-таки музыкант, должен оценить. И не стесняйся, проси у него мильён: может, после операции еще что потребуется. Да хоть к морю съездить, здоровье восстановить!
— Нет, я так не могу, — покачала головой Лера. — И потом, мне бы только зрение вернуть, а уж на остальное я должна сама заработать.
— Да кому нужна твоя честность?! Проси больше. У него этих денег — как опер у Вивальди, — уверенно ответил дядька. — Как говорили у нас во Львове, всем достанется, и коту останется.
И побежал к директору договариваться о том, чтобы в день приезда мецената Лера внеурочно выступила на сцене ДК.
А день тот вышел суматошным, волнительным до предела: с утра несколько последних домашних прогонов «сонаты», потом приготовления к прослушиванию — с непременным мытьем волос и высиживанием у окна, пока длился макияж, который в последние годы делала ей мама. Папа в это время беспокоился, мерил комнату тяжелыми сбивчивыми шагами, и, наверное, горбился под гнетом мыслей. В такт его поступи тонко звенел хрусталь в застекленной стенке, поскрипывали половицы. Мама тоже переживала — Лера чувствовала это по дрожанию ее рук, по урывчатым вздохам. Волноваться было из-за чего: если меценату понравится выступление, он может дать очень многое — или забрать самое дорогое. Мало ли трагических историй молоденьких звездочек, взятых под крыло такими вот продюсерами? И что такое сейчас Лерин талант: дорога к спасению, или путь в пропасть?