— Валерия, вы привезли медкарту? — спросил Торопов.
— Конечно, — ее рука скользнула по сумке, нащупывая молнию. Но доктор положил свою ладонь сверху. Она была сильной и горячей, но от этого властного жара Леру пробил озноб.
— Не так срочно, — официальный тон врача оттенила снисходительность. — Давайте поднимемся ко мне. Там я посмотрю и ваши глаза, и вашу карточку.
Озноб усилился — и Лера крепко сжала челюсти, еле сдерживаясь, чтобы не стучать зубами. Нервы, наверное. Но всё же хорошо, что в этот погожий летний день она надела джинсы и водолазку с длинным рукавом.
Они вошли в лифт. Толчок в подошвы, короткое ощущение взлета — и двери тихо раздвинулись. Валерия послушно шагнула вперед, повинуясь движению руки Шермана. Ноги ступили на мягкое, шаги и стук трости стали еле слышными, а голоса утратили едва уловимое эхо. Похоже, они идут по узкому коридору, пол которого застлан ковром, а на стенах — толстые обои. Остановка, тихий скрежет ключа в замочной скважине, холод в лицо: видимо, за открывшейся дверью распахнута форточка.
Шерман заботливо усадил Леру в кресло, и она поставила трость рядом с подлокотником.
— Валерия, вашу карту, — скомандовал Торопов.
Поспешно расстегнув сумку, Лера достала бумаги, протянула в темноту. Илья Петрович, судя по звуку, уселся напротив. Зашуршал бумагами, крякнул.
— Полное обследование глаз займет около часа, — сообщил он.
— О-о, друзья мои, тогда я полетел. Совсем некогда, — с сожалением протянул Шерман. — Звоните, Илья Петрович. А ты, звезда моя, ни о чем не переживай! Бумаги в театр Пряниша я заброшу, и велю Виктору, чтобы он к тебе заехал. Познакомитесь, начнете работать... А там и я вернусь. Выздоравливай, голуба.
Лера вскинулась было, хотела еще раз поблагодарить, но меценат положил руку ей на плечо:
— Потом, потом спасибо скажешь, — энергично сказал он. — Держись давай, звезда моя!
И вышел, а Валерии вдруг показалось, что в кабинете стало холоднее. Торопов молча шуршал бумагами, а она сидела, положив руки на колени, и старалась отогнать страх. Всё думалось: а вдруг Илья Петрович скажет, что операция бессмысленна... или невозможна! Вдруг что-то не так в ее карте, или врачи, которые смотрели ее раньше, ошибались — и зрение уже не вернуть?
— Валерия, пройдемте, — сказал Торопов, вставая. — Да оставьте вы трость в покое, ведь разнесете мне весь кабинет...
И, вроде бы, сказано это было в шутку, но в голосе главврача слышалось легкое раздражение. Лере стало неуютно, и она вдруг пожалела, что Шерман ушел. Конечно, его развязность тоже коробила, но всё-таки была какой-то естественной, и не обижала, даже не отталкивала уже. А вот голос Торопова... Чувствовалось в нем что-то вымученное, лживое — будто под красивой бархатной тканью скрывается частокол ржавых гвоздей, чуть что, готовых оцарапать. И вежливость его была наносной — не подчеркнутой, какая бывает, когда человек намеренно держит дистанцию, но и чересчур холодной для общения на равных.
Врач взял ее за локоть, помог отодвинуть стул. Прикосновение его пальцев — жестких, хищных, как у человека, привыкшего подчинять — было неприятно. Но Лера покорно встала и пошла, куда он вёл.
— Сюда садимся. Голову ровнее. Подбородок... глубже! — командовал он, помогая ей сесть правильно. Устроившись напротив, чем-то щелкал, постукивал.
— Так, теперь голову запрокиньте, я закапаю, — распорядился Торопов.
Она нечаянно моргнула, когда холодные капли упали на глаза – у нее всегда так бывало на осмотрах: врач предупреждает, вроде готовишься, но всё равно неожиданно и неприятно. Утерев с ресниц остатки капель, Лера подождала, пока они подействуют. А потом начался осмотр, и ей, изнывавшей от нетерпения, казалось, что он длится бесконечно. Офтальмолог проверял ее глаза на нескольких аппаратах, что-то распечатывал, шелестел бумагой.
— Диагноз подтвердился, — сказал он в конце концов, — но ситуация непростая, процесс слишком затянут, и проблема не только с сетчаткой, но и со стекловидным телом[1]. Если вы готовы рискнуть, нужно сдать анализы и пройти подготовку. Однако гарантий я не дам.
— Что это значит? — испуганно спросила она.
— То, что я не Иисус, и не умею исцелять прикосновением, — ответил Торопов, и еле слышная насмешка в его голосе смутила Леру еще больше. Подавшись назад, она невольно прикрыла ладонью крестик на шее: с детства была верующей, а тон эскулапа ясно давал понять, как он к этому относится. Хотя к словам было не придраться.