Спал я в ту ночь неспокойно.
— Верь, дружок. Ты должен верить, — повторял Биффо, будто припев какой-то песенки.
— Уже поздно, Себастьяно. Немедленно домоооооой, — неслось с улицы.
Интересно, есть у Молчуна Джефри алюминиевая бейсбольная бита или хоть старые ненужные ролики? Жизнь становилась лучше, совсем немного, но все же лучше. Я уже почти верил, что Дэниэл вернется.
Летние каникулы
7
— А вот так не хочешь? Получай! — донесся с улицы крик Кэла.
Это был крик из другого мира, мира счастливых, веселых людей. Он словно говорил: «Иди к нам, дружище! Поиграй с нами, а то уж половина лета просвистела».
Я перемешал кукурузные хлопья в тарелке и начал считать. Едва успел досчитать до пяти, когда мама Себастьяна завела свою обычную послеобеденную песню «Некоторым надо работать, а тут всякие расшумелись и не могли бы они помолчать».
Неудивительно, что Сэб вечно торчит на улице, можно сказать, живет в кустарнике.
— Сардины или суп? — печально проговорил папа, доставая посуду из серванта. — С хлебом, — продолжал он, открывая хлебницу, — или все-таки без?
Я понять не мог, чего он капризничает. С хлебом, без хлеба. Какая разница? Чем больше папа ест, тем худее становится. У него в животе, наверное, огромный, толстый червяк, который жрет и жрет.
— Сардины или суп? Или и то и другое вместе? — спросил папа у разбитой плитки кафеля на полу.
— Я сыта. Только что поела, — безжизненным голосом сообщила мама.
Ее слабый ирландский акцент вдруг стал сильно заметен. Она неотрывно смотрела на ту страшную картину Пикассо. Там была лошадь с безумными глазами и с кинжалом вместо языка.
— Ничего ты не ела, — сказал папа банке с сардинами.
С тех пор как пропал Дэниэл, мы почему-то не могли смотреть друг другу в глаза.
— В самом деле, — согласилась мама, по-прежнему не отводя глаз от картины.
Я бы на ее месте не стал смотреть. Там, на картине, была женщина с ребенком, она рыдала, ребенок странно перегнулся через ее руку и повис, наверное, он был мертв.
— Но он не может есть одни хлопья, — пробормотал папа, глядя на радио у меня над головой.
— По-моему, он выглядит прекрасно, — спокойно произнесла мама.
Я вытянул пальцы, положил ладонь на стол. Мысленно представил, как взметнулась моя рука, будто бы я отдал честь. No pasaran. Мы не сдаемся. Так частенько повторял дедушка, когда был жив.
Я скрестил пальцы на удачу. Нам ее так не хватает.
Сейчас я посмотрю маме прямо в глаза и скажу:
— Мам, съешь супа или сардин, хоть немного.
Я выпрямился, глубоко вдохнул и взглянул на маму. Все, что я увидел, был холодный, ненавидящий взгляд, который говорил: «Ты, маленькая дрянь, ты во всем виноват, ты должен был проверить, в автобусе ли мой Дэниэл, мой любимый малыш Дэниэл».
— Эй, ты! — вопил на улице Кэл.
Я не мог этого больше терпеть.
Свинка в лагере, Питер с родителями у моря в Новой Гвинее.
А я заперт здесь с мамой и папой. С Дэниэлом, которого больше нет. И с постоянным навязчивым желанием что-то делать, хоть что-нибудь делать.
В чулане я спрятал биту для крикета, которую подарил мне старик Джефри. Она была старая, вся в занозах, но моя. Даже у мальчишек из старших классов не у всех была такая.
— Доешь хлопья, — сказал папа мне в спину.
— Пойду поиграю в крикет с ребятами, — сказал я.
Я подумал, что могу так сказать, ведь в этом не было ничего необычного.
— Что ж, иди, — сказал папа. — Но если пойдешь куда-нибудь с Кэлом, не забудь нас предупредить сначала. Будь… — На мгновение он остановился. Не знай я, что именно он хотел сказать, я бы и не заметил. Но я-то знал. Он хотел сказать: «Будьте осторожны», но сказал: — Будь осторожен, Гарри.
Мама завернулась в халат и зашагала вверх по лестнице. Папа глянул ей вслед.
— Может, поешь немного? Я уже открыл сардины. Черт!
Наверное, он пролил на себя масло. Я не обернулся.
Не дожидаясь того, что будет дальше, я закрыл дверь. Подождал в коридоре. Мы с Дэном всегда так играли, будто бы это и не коридор вовсе, а переходник на подводной лодке. Нельзя открывать сразу две двери, не то в корабль хлынет вода. Не говоря уже об угрозе химического, биологического и ядерного оружия.