Это нечестно, неправильно. Я стащил одеяло. Швырнул на пол. Запустил подушкой в дверь.
НЕЧЕСТНО!
Иногда надо собраться, поднять голову повыше. Надо жить. Я же живу, хожу в школу, пишу контрольные, веду себя, как нормальный человек. Так почему она не может?
Я хотел разодрать простыню на куски — не вышло.
Она украла у меня Рождество! Это нечестно.
Я ударил по стене ногой. Больно.
Я оглянулся. Хотелось рвать, ломать, крушить. А папа… Папа тоже хорош. Взял и наплевал на Рождество. Что это за похороны такие, что длятся вечность?
Я сорвал с приготовленного подарка бумагу, которую сам расписал, растерзал, выбросил в окно. Сотни крошечных кусочков разрисованной вручную бумаги снежинками закружились в воздухе, усыпали Бена и Себастьяна.
Себастьян сказал:
— Я сделаю машину времени и отколочу тебя раньше, чем ты родишься.
— Имей в виду, я все слышу, — сказала их мама.
ВСЕМ ПЛЕВАТЬ!
Я неправильно посчитал. Их было сорок девять, этих маленьких кусочков моей самодельной мозаики. Ручкой я отковырял все по очереди.
НЕЧЕСТНО. Жизнь там, за окном, продолжается, а здесь… НЕЧЕСТНО.
Что это?
Сквозь слезы я увидел, как за окном пронесся Кэл.
Что это у него?
Блестящие новенькие ролики.
А еще черные налокотники, наколенники и шлем.
Нет!
Нет!
Нет!
НЕЧЕСТНО.
— Гарри! Прости меня, — умоляла мама за дверью. — Я все исправлю. Ты только подожди еще немного. Все изменится.
Так я тебе и поверил.
— Йо-хо-хо! — кричал Кэлем.
Неужели обязательно так орать? Хоть бы он упал и проломил себе башку.
Я слышал, как мама побрела в свою комнату.
Кэл завертелся на месте, подпрыгнув, полетел.
Вот урод! Хоть бы свалился.
Кэл замахал руками, как ветряная мельница. Одна нога поднялась вверх, сам он как-то согнулся, наклонился и начал падать.
Шмяк! Лицом об асфальт. Сначала лицом, а потом и всем телом. Последними хряснули ролики.
Хрясь, хрясь. Все. Лежит, не двигается.
Земля под ним окрасилась в красный цвет. Какое-то время, должно быть секунды четыре, ничего не происходило.
А потом… я и представить себе не мог, что мать Кэла может так быстро бегать. Она опустилась на землю рядом с сыном. Босая, на таком-то морозе. Отец Кэла подлетел следом, все еще в своей дурацкой дутой куртке. Мать Кэла подняла глаза — на меня или на его отца, не знаю.
Губы ее прошептали: «Теперь ты доволен?»
Казалось, все, кроме Кэла, выдыхали пар.
Прошло много дней, прежде чем я узнал, что Кэл не умер. Но тогда у меня уже были новые проблемы.
— Выпей сока, — попросила мама тридцать первого декабря. — Специально для тебя приготовила.
Сок был немного горький, но я все равно его выпил. Жалко все-таки, старалась.
Она забрала стакан и прижала меня к себе.
— Гарри, прости. — Мама вся сияла. Сегодня она накрасилась и надела черный костюм, красивый такой, и ей даже впору.
На ней был чистый черный костюм. Она даже накрасилась.
— Прости меня, сынок. Я испортила тебе Рождество.
Она села на кровать, взяла мои руки в свои. Ладони у нее были влажными.
— Поверь, скоро все станет лучше. Я обещаю тебе. Очень скоро.
Она поцеловала меня в волосы.
— Пожелай мне удачи. — Она не сказала в чем.
— Удачи, мам.
Она вновь обняла меня.
— Сегодня ты будешь крепко спать, — сказала мама.
Странно. Обычно она просто говорит «спокойной ночи».
Мы, наверное, ехали по замерзшему перепаханному полю. Так сильно трясло машину.
Я с силой выдохнул, сбросив с лица карты. Одной рукой я уперся в потолок, другой в пол, чтобы меня не швыряло, как Дэниэла.
Бум. Дэн взлетел вверх и опять ударился головой. Разбил лицо в кровь, бедняжка.
Лопата упала. Теперь она уже не блестела, как прежде, она была вся в грязи.
Мотор загудел с натугой. Похоже, шофер никак не мог выровнять руль.
Я думал. Я вправду думал. У меня получалось. Страх и еще какое-то ужасное чувство чуточку отступили. То чувство, что я должен что-то делать. Может быть, я и смогу что-то сделать. По крайней мере, стоит попытаться.
Бум! Зашуршали черные мешки для мусора, разлетелись в стороны. Из двери дохнуло ледяным ветром. Открыл! Пока только щелочка, но я ее подтолкну.
Бум! Дэниэл повалился на меня. Я схватил его за руку.
Хрясь, хрясь, хрясь по двери ногой.
Еще разок — и откроется.