Согнутым пальцем она легонько постучала меня по затылку.
— Эй… — прошептала она. — Эй, мистер Уотсон. Мистер Наивность…
— Чего? — пробурчал я.
— Я всего-навсего присматриваю за тобой. Как этого хотела бы твоя бабка.
— Откуда тебе знать, чего бы ей захотелось?
Вздохнув, Элли снова поцокала языком.
— Давай договоримся, — предложила она. — Мы оба прекратим играть, ладно? Все равно эта дурь мне уже поперек горла. Осточертело забираться под землю с этими простаками и уродами. Подыщем себе другое занятие, что скажешь?
Я поднялся с земли и вытер слезы рукавом.
— Ты так ничего и не поняла, да? — с горечью спросил я. — А что если мне хочется играть? Что, если я действительно хочу знать, как это бывает?
Я быстро зашагал прочь от Элли — через пустырь, мимо играющей там детворы. И всю дорогу домой вытирал упрямые слезы.
Десять
— Взгляни-ка, — попросил дед.
Я сидел в своей комнате, кропал скучный доклад о разнице в часовых поясах между Англией и остальным миром. Этим промозглым вечером пустырь затянуло плотным серым покрывалом, и с небес нескончаемыми потоками падал дождь. Я то и дело отрывался от учебника, подолгу рассматривая струйки воды на оконном стекле, за которым мало что было видно. Я уже сообразил, что, перемещаясь с достаточной скоростью, можно прибыть в пункт назначения даже раньше, чем путешествие вообще началось. Но в докладе я об этом не упомянул, ограничившись самым необходимым — тем, что от меня требовалось. Простая арифметика: если часы в Стонигейте показывают столько-то времени, в Нью-Йорке сейчас столько-то. Тоска смертная. И тут в мою дверь постучал дед.
Войдя, он выложил на мой стол нечто диковинное. Прямоугольную угольную пластину, отполированную под стать фигурке пони. Я пробежал подушечками пальцев по глубоким бороздам на ее поверхности.
— Древесная кора, — определил я.
— Верно подмечено, это кора. Если колоть уголь осторожно, на многих кусках увидишь такие вот отпечатки.
— Уголь и есть древесина! — сказал я. — Точнее, он был ею за миллионы лет до нашей эры.
— Правильно, — кивнул за окно дед. — Их бы ты и увидел, сидя тогда на этом самом месте. Огромные деревья. Болота. Все эти миллионы лет тому назад.
Он поднял пластину, покачал на весу.
— А как тебе это?
На стол легла еще одна черная окаменелость. Закрученная спиралью морская раковина.
— Попробуй угадать.
— Какое-то животное? Что-то, жившее одновременно с теми деревьями?
— Верно. Аммонит. Это остатки его ракушки, а само существо жило внутри, прямо как улитка или рак-отшельник. Я вынес его из шахты, как и уголек со следами коры.
Я взвесил раковину на ладони, поднес к глазам.
— Вся штука в том, — добавил дед, — что они морские обитатели.
В моем воображении аммонит, судорожно петляя, полз по песчаному дну, волок на себе раковину.
— Давным-давно море вторглось сюда, затопило все и повалило деревья. Шло время, и на дне возник слой осадочной породы, который потом окаменел… Земля тряслась, извергая лаву, слой камня постоянно рос и со временем все сильнее начал давить на древние деревья и остатки живности… Время шло себе, шло, и через много-много лет превратило их в уголь. — Дед тихо рассмеялся. — Но ты и так об этом знаешь, да? В школе рассказывали?
Я кивнул, и дед удовлетворенно хмыкнул:
— Когда мы неслись в своей клети ко дну шахты, нам казалось, что мы летим сквозь само время. Миллионы лет — всего за минуту. Шахтеры. Путешественники во времени…
Дед погладил ладонью разворот моей тетради.
— Опрятный почерк. И ответы все верные, даже не сомневаюсь. Тебя ждет большое будущее, внучек.
Я опять уставился за окно, представляя себе, как море затапливает кишащие жизнью леса с высокими деревьями, луга и болота, — но, моргнув, увидел привычный пустырь за плотной пеленой дождя.
— Странное дело, — сказал дед. — Свет и солнечное тепло позволили этим деревьям вырасти. Потом они миллионы лет провели в кромешной тьме, глубоко под землей, сами черные как смоль. Наконец пришли мы и подняли их на поверхность. И ради чего? Ради тепла и света, которые дает нам уголь…
Дед дотронулся до отпечатка коры:
— Эта вещица темнее самой темной ночи, но хранит в себе жар и свет древнего солнца.
Он усмехнулся, двигая окаменевшую раковину по столу, будто та еще была живая. Придавил ею исписанную страницу.