Затаив дыхание, мы смотрели, как его пальцы неуклюже поглаживают шершавую поверхность камня, следуя отпечатанной в нем спирали.
— Эта раковина с морского дна, — напомнил я. — Из угольных залежей в сотне футов под Стонигейтом.
Дед поднял глаза и воззрился на меня — сквозь меня.
— Ты был молод, — продолжал я. — И в расцвете сил.
Мама погладила меня по спине. Я слышал шепоток ее пальцев: не надо, Кит, не мучай себя так.
— Вспоминай, — сказал я ему. — Деда, вспомни.
Прикрыв глаза, он вновь дотронулся до аммонита.
— Кит, — с беспокойством шепнула мне мама. — Не надо, Кит.
— Деда! — не сдавался я. — Ты рассказывал, как память заслонила собою мир. Рассказывал, что постоянно видел все то, что уже видел прежде. Это ты поведал мне все мои рассказы. Это ты сказал, что нет ничего более драгоценного, чем память.
Я с силой вдавил аммонита в его раскрытую ладонь:
— Деда… Деда…
Он вздохнул, пальцы ослабли, и я едва успел поймать летящего к полу аммонита.
Обняв рукой, мама притянула меня к себе.
— Выпей чаю, милый, — шепнула она.
Я прихлебнул чай из своей чашки. Казалось, все старания были напрасны. И все же я сделал новую попытку, наклонился к старику поближе.
— Деда, — прошептал я. — Вот, послушай! Когда-то, давным-давно, жил да был мальчик, которого все звали Светлячком. Мы сами дали ему это прозвище из-за отблесков на коже, куда падал свет наших фонарей. Потому что он мерцал во тьме наподобие шелковой ленты, пробегая по узким туннелям прямо у нас на глазах. Мелькнет вдруг — и нет его…
Я вглядывался в лицо деда. Никаких перемен.
— Мальчонка в шортах и рабочих башмаках, кого шахтеры встречали глубоко под землей. Порой он наблюдал за нами из темных уголков, а порой пробегал за спиной, стоило человеку нагнуться за углем. Всякий раз, когда угасал чей-то фонарь или шахтер недосчитывался бутерброда, то были проделки Светлячка. Так мы думали…
Лицо деда смягчилось. По губам скользнуло подобие улыбки. А затем послышался голос — едва слышное бормотание, далекое и слабое. Губы старика едва шевелились.
— Маленький озорник, — прошептал я.
Бормотание отозвалось эхом: интонация и ритм моего собственного голоса.
— Все верно, — кивнул я, и губы деда вновь дрогнули в улыбке. — Малыш Светлячок.
Новое, едва слышное эхо.
— Ходили слухи, что Светлячка завалило в глубине шахты, отрезало от выхода. Его не сумели найти и не смогли похоронить. Хотя мы его не боялись. Было в нем что-то симпатичное. Так и хотелось утешить его и вывести на свет.
Вновь эта улыбка. Дед открыл глаза, и на короткий миг наши взгляды встретились. В его глазах промелькнуло глубочайшее изумление.
— Малыш Светлячок, — повторил я. — Расспроси стариков, что еще живы и не разъехались, они расскажут тебе про нашего Светлячка…
Дед выдохнул единственное слово:
— Светлячок…
— Верно, — зашептал я. — Светлячок. Ты помнишь, это он выпивал воду и грыз сухари, которые мы ему оставляли. Маленький озорник.
Из глубин стариковского горла до нас донесся тихий смешок.
— Он весь словно соткан из мерцающих бликов, — добавил я. — Там, глубоко внизу, в кромешной темноте…
Дед поднял дрожащую руку, погладил меня по щеке, заглянул в глаза.
— Это я, Кит, — прошептал я.
Часто моргая, дед не отводил взгляда от моего лица. Улыбнувшись, провел по губам кончиком языка. И произнес мое имя:
— Кит…
Вгляделся в каждого из нас по очереди и снова прикрыл глаза.
Мы решили не будить его.
— Отыщи в своих снах Светлячка, — прошептал я. — Он не даст тебя в обиду, пока не появятся люди с фонарями. Те, что ищут тебя…
Мы так и сидели у его больничной кровати, не смея высказать вслух свои надежды. Вместе допили чай и вышли на улицу, в зимний сумрак.;
Двадцать один
Той же ночью Светлячок вновь явился ко мне. Мелькнул на периферии зрения, в самом краешке глаза. Легкое мерцание в углу комнаты. Я закрыл глаза и побежал за ним по бесконечным туннелям, уводящим все глубже под землю. Я улыбнулся, встретившись с ним глазами и поняв, что он ждал меня, вел за собой. И я продолжал улыбаться на бегу, не видя перед собой ничего, кроме отблесков на его коже, и не слыша ничего, кроме биения собственного сердца, свиста в горле и топота ног. Мы бежали сотню, миллион лет, — и Светлячок окончательно исчез впереди, блеснув напоследок.
Осторожно ступая на цыпочках, я двинулся вперед и вскоре коснулся вытянутыми руками своего деда, неподвижного в кромешной темноте.