Во время обеденного перерыва я снова увиделся с Элли: на лице — серебряный грим, на языке — только пьеса. Сегодняшнее зрелище будет блестящим, на сцене ей не будет равных.
— Ты придешь? — спросила она опять. — Придешь, Кит, так ведь?
Я прикрыл глаза, пожал плечами. Уронил единственное слово: «Да».
— Ты просто обязан, Кит, — настаивала Элли. — Мне непременно нужно, чтобы ты был в зале. Даже не представляешь, насколько мой успех зависит от тебя.
Я глядел мимо — за окна, тянувшиеся вдоль коридора. Позади дикой суматохи школьного двора, за воротами я увидел мать Эскью с ребенком на руках. Она вглядывалась в исступленные детские лица, выискивая сына.
— Ну что, Кит? Придешь? — спросила Элли.
Она схватила меня за руку. Пришлось отпрянуть.
— Ох, Элли… — простонал я. — Ну почему ты всегда только о себе и думаешь? Больше и поговорить не о чем? Черт, отчего же ты так зациклена на своей драгоценной, блистательной персоне?
И я убежал от нее, скрылся в паутине школьных коридоров.
Он ждал меня в темноте — на месте пересечения двух лишенных окон коридоров. Освещавшие этот перекресток электрические гирлянды лежали теперь спутанные на полу, в куче сухих хвоинок под изрядно поредевшей елкой.
— Уотсон! — прошипел он. — Кристофер Уотсон…
Он стоял, отчасти скрытый еловыми ветками. Тусклые волосы, бледное лицо, равнодушный голос. Бобби Карр.
— Кит Уотсон… — прошипел он опять.
Я не отвечал. Остановился и молча смотрел на него.
— Да, ты, — кивнул он. — Кит Уотсон.
С улицы до нас доносились радостные вопли, из холла — диковатые напевы скрипок и дудочек. Они словно одолевали многие мили, пробивались сквозь толшу времени.
— Ты ему нужен.
— Чего?
— «Чего-чего?» Ты ему нужен. Эскью прислал меня за тобой.
Я был не в состоянии ни говорить, ни думать.
— Немедленно, — сказал Бобби, выходя из своего убежища за елкой. — Прямо сейчас.
Он стоял рядом, тощий и бледный.
— Эскью сказал, что ты придешь, Кит. Знал, что придешь.
Я бросил взгляд назад — туда, откуда пришел. Свора первоклашек, увешанных мишурой и елочными шариками, теснилась у выхода, рвалась на свет.
— Иди за мной, — прошептал Бобби.
И я последовал за ним: по коридорам, через дверь служебного хода, мимо кухонь и мусорных баков, на школьные задворки, а потом — через железную ограду с пиками наверху, на заснеженный пустырь. Я оглянулся на здание школы и снова увидел мать Эскью, уже на самом дворе. С малышкой на руках, она брела меж кучками исступленно орущих, мечущихся детей.
— За мной, — повторил Бобби. — И не оглядывайся.
Он вел меня через пустырь, на самую окраину Стонигейта. Мы прошли мимо ветхих шахтерских домов, мимо паба «Лисица», мимо изрытого ямами тупика, где жили Эскью, и вышли к скрытым кустами боярышника дорожкам, петлявшим по склонам холмов, позади которых лежали темные болота под тусклыми зимними небесами. Под нашими ногами трещала снежная корка. Истошно вопили какие-то невидимые птицы, словно охваченные ужасом. Мы шли молча, если не считать редких указаний Бобби: сюда, здесь сворачиваем, не оглядывайся…
Солнце уже спускалось к горизонту на западе. Зимнее солнцестояние: самый короткий день в году и самая долгая ночь ему вослед.
Кусты боярышника расступились, открыв перед нами простор древних кочковатых пастбищ и полей, огороженных остатками невысоких каменных стен. Наст ломался под нашей тяжестью, и мы проваливались по колено, с трудом выдергивали из снега ноги в промокших ботинках. Ледяная вода пропитала штаны и исподволь просачивалась в кости. Я обернулся еще разок — увидел далекие крыши Стонигейта и темные струйки, вьющиеся из дымоходов. Радостный писк детворы доносился даже сюда.
— Не оглядывайся, — предупредил Бобби, начиная спуск в узкую лощину. Голые, колючие кусты теснились здесь вдоль узкой речушки. Широкие углубления по краям лощины, оставленные играющими детьми или шахтерами древних времен, были щедро украшены застывшими струями маленьких водопадов. Под ногами — одни осыпи: булыжники, почва, вывернутые корни вереска и прочего разнотравья, все в одну кучу. Следуя руслу, я чувствовал, как усиливается хватка мороза, а бросив взгляд назад, не увидел уже ничего, кроме оставшихся позади неровных краев скованной льдом лощины. Так мы добрались до относительно плоского участка: берега раздались в стороны, ограниченные крутыми каменистыми откосами в тени перекрученных, заплетенных кустов все того же боярышника.