— Рассказывай, — прошептал он.
И я рассказывал. Об удачном броске топора, об оленьем молоке пополам с кровью на губах у странников, о надежде, которая крепла в сердце Лака. Он спешил попасть на юг. Укутанная в медвежью шкуру, малышка мирно спала у его груди. Огромные черные птицы описывали круги позади, опускаясь к только что покинутому людьми выступу в скалах.
Весь день они шли по утесам высоко над ледяными полями. Лак поил сестренку топленым снегом, убаюкивал ее нежными словами. Грыз запасенные впрок полоски оленины. Короткий день подошел к концу, и в мир явилась ночь. Они укрылись в неглубокой пещере над отвесным каменным склоном, и Лак сложил костер из шипастых веток хилых, скрюченных деревьев, которые росли из трещин скалы над обрывом. Он уснул, привалившись к лохматому боку пса Кали; в уютном гнездышке между братом и собакой малышке было и безопасно, и тепло. Мальчику снилась его семья. Снилось, что они, все вместе, оказались в просторной пещере с высоким сводом. Снаружи, за пышными травами речного берега, под ярким солнцем, висящим в самом центре небес, струилась свободная ото льда вода. Широкая зеленая долина тянулась ввысь — к горам, укрытым густыми лесами. Из вод реки, сверкая чешуей, выпрыгивали рыбы. Деревья гнулись под тяжестью плодов, высокие травы — под ношей семян. Вся семья свободно разлеглась на речном берегу, наслаждаясь теплом и светом; голенькая малышка радостно гукала, брыкаясь на мягком ковре мха, в окружении ярких цветочных бутонов. Всего лишь сон. Проснувшись, Лак встретил новое угрюмое утро среди холодных льдов и камней. Солнце медленно ползло по морозному небу, костер потух, и от холода у мальчика ломило кости. Они выпили топленого снега, пощипали оленьего мяса, набрали горсть жестких сухих ягод с чахлых кустов у края пропасти и продолжили путь.
Их путешествие казалось Лаку нескончаемым; повсюду вокруг — только горы, только льды. Короткие холодные дни сменялись долгими ночами, темными и морозными. С дороги на юг они не сбились лишь благодаря указаниям низко висевшего солнца. Спали, укрываясь от ветра в неглубоких скалистых впадинах, а порою и просто в расщелинах. Однажды Лаку повезло убить еще одного оленя; в другой день отличился Кали — пес принес в пасти окровавленную кроличью тушку. На дне долин далеко внизу они видели медведей, мамонтов, бизонов. Каждый день в вышине над ними собирались темные хищные птицы. Завернутая в медвежью шкуру малышка понемногу теряла в весе. Пес едва волочил лапы и часто скулил. Кости мальчика туго обтянула кожа; его пальцы била дрожь, когда он поил сестренку или высекал искры ради костра. Каждый день, проснувшись, он трясущимися руками ощупывал малышку, почти уверенный в том, что та больше не дышит. И все же они двигались дальше на своем пути к солнцу, упрямо цепляясь за жизнь. Они шли, пока силы не покинули их, надежда не оставила, а тропа не уперлась в неодолимую стену. Очередное утро застало Лака на нетвердых ногах, которые отказались ему подчиниться. Всего один неловкий шаг по льду стал роковым: мальчик поскользнулся и, упав навзничь, кубарем скатился в глубокую вымоину, где застыл без движения. Долго ли Лак пролежал там без чувств, было неясно, но, очнувшись, он счел и себя, и сестренку обреченными на верную гибель. Сунув руку в складки медвежьей шкуры, он нащупал там холодное, окоченевшее тельце. Едва дыша, Лак вознес богу Солнца последнюю молитву, прося его лишь о том, чтобы конец их был скор и наступил прежде, чем к упавшим слетятся черные птицы. Затем он крепко прижал к себе сестренку и в тусклых лучах низко висящего солнца соскользнул вместе с нею в глубочайшую тьму, без единого просвета.
Я умолк. Сощурился сквозь языки пламени — мать Лака сидела, скрыв лицо ладонями, и слезы бежали по ее пальцам. Сквозь эти пальцы она смотрела на меня, умоляла меня взглядом.
— Не останавливайся, — прошептал Эскью.
Он лежал, обратив лицо к огню, с закрытыми, словно во сне, глазами. В танцующих отсветах костра одеяло, которым он был укрыт, предстало на миг медвежьей шкурой, а потом опять обернулось куском шерстяной материи. В шипении и треске горящих веток слышался тихий младенческий плач. Мир закачался, переносясь в далекое прошлое и уже через миг возвращаясь обратно.
— Продолжай, Кит. Просто продолжай.
— Эскью, — шепнул я.
— Что такое? — Эскью приподнял голову и посмотрел на меня. Я же перевел свой взгляд на мать Лака.
— Там… — кивнул я.
Он повернулся, вгляделся во мрак сквозь затухающее пламя.
— Надо сузить глаза, Джон. Прищуриться…