— Мальчишкой я бегал сюда за яйцами диких птиц, — рассказывал дед. — Карабкался к гнезду, совал добычу в рот и спускался назад к приятелям. Мы прокалывали яйца с двух сторон, выдували содержимое наружу и раскладывали скорлупу аккуратными рядами в ящичках с песком. Теперь это запрещено законом, а в былые годы все мы промышляли здесь этими яйцами. Только у нас были свои правила: нельзя разорять гнезда подчистую, обязательно оставь не меньше двух яиц на выводок. Эти правила позволяли птичьим семействам выживать, поколение за поколением.
Дед пробежал взглядом по холмистому пейзажу и поднял руку, указывая места старых выработок.
— Сюда вернулась природа, — заметил он. — Честь по чести, как и положено. Городская окраина — как раз то, что нужно, чтобы жить и крепнуть. Отличное местечко, чтобы цвести, набираясь сил.
И, прикрыв глаза, дед заулыбался, вслушиваясь в пение жаворонков — темных крапинок высоко в небе, щедро даривших нам свои песни.
Семейство Эскью проживало на изрытой выбоинами окраинной улочке, в конце тупика, образованного старыми шахтерскими домами. Почти у всех окна заколочены досками. Поблизости — только магазин кооператива с вечными ставнями на витринах и ветхий паб под названием «Лисица».
Дед ткнул пальцем в глубь тупика, где бесцельно блуждала тощая дворняга с поджатым к пустому брюху хвостом.
— Вон тот, в самом углу, — сказал он. — Там живет твой приятель.
Шторы задернуты на окнах, в неухоженном саду — перевернутая тачка и пустая кроличья клетка. Мы постояли, оглядывая все это. Одна из штор в окне сдвинулась на пару дюймов, приоткрывая женское лицо. Все замерло. Ни малейшего движения, если не считать дворняжку. В доме напротив вдруг грянула музыка, упругие низкие биты, потом — страдальческий женский окрик, и снова тишина. Женщина в окне дома Эскью пристально разглядывала нас, стоя за шторой с ребенком на руках.
— Мать семейства, — пояснил дед, и мы отправились восвояси.
Отца Эскью мы встретили, когда проходили мимо «Лисицы». Вывалившись из двери паба, он пытался прикурить сигарету, пряча огонек спички в ладонях. Прикурив, так и остался стоять, прислонясь к стене у входа в заведение, бормоча под нос бессвязные проклятия и косо на нас поглядывая. Красное, напряженное лицо.
Дед кивнул ему в знак приветствия.
— Эскью? — обронил он.
Мужчина впился в нас мутным взглядом.
— Ба, вот это встреча, — наконец сказал Эскью-старший, не сразу вернув глазам способность видеть. — Уотсон!
— Он самый, — подтвердил дед. — А это мой внук. Парнишка моего сына, Кристофер.
Эскью перевел на меня взгляд исподлобья и сплюнул на разбитый тротуар.
— Кристофер Уотсон, выходит? — усмехнулся он, отер губы рукавом куртки. Прокашлялся и выругался. — И что мне теперь сделать, а? Расцеловать его чертовы драгоценные ноженьки?
И еще долго не успокаивался, бодая воздух перед собой:
— Так, что ли? Да?..
Вопросы иссякли в потоке кашля и ругани.
Дед потянул меня дальше, к дому через пустырь, где мы, пройдя между играющими там детьми, увидели Эскью собственной персоной, заодно с диким псом Джаксом. Джон восседал на валуне над рекою с раскрытым на коленях альбомом для рисования, и карандаш в его пальцах метался по бумаге, нанося быстрые штрихи. Стоило художнику вскинуть голову, как он тут же помрачнел: увидел нас вдалеке. Я уже поднял было руку махнуть Эскью в знак привета, но тот успел отвернуться, возвращаясь к рисунку. Лежавший у подножия валуна Джакс издал глухое рычание.
— Прямо экскурсия по семейству Эскью вышла у нас с тобою, Кит, — хохотнул дед, двигаясь напрямик к дому. — Эти люди в точности как и мы, Уотсоны. Исконные жители Стонигейта. Долгая вереница Эскью теряется в глубинах темных времен. Да уж, странная семейка, и спокон веков такою была, да только друзей надежнее не сыщешь. И они всегда где-то поблизости…
Уже вечером дед постучал в дверь моей комнаты.
— Так и знал, что не мог выбросить эту поделку, — улыбнулся дед, протягивая мне фигурку пони, мастерски выточенную из цельного куска каменного угля. — Ты погляди, Кит, каков красавчик?
Я покачал фигурку в ладонях, всматриваясь. Черным-черна и отполирована как стекло. Время ее не щадило, но я был поражен, каким безупречно верным реальности, до мельчайших штрихов, было миниатюрное изображение.
— Этого пони вырезал дед того парнишки, — пояснил дед. — Много лет тому назад.