– Черт, черт…
– Скорей, они сейчас будут здесь! – обернувшись, выпалил отец.
Теодор попробовал ступить на ногу, но вскрикнул и упал на четвереньки.
Тем временем в птичнике поднялся жуткий гвалт: встревоженные куры квохтали, гуси гоготали, выдавая присутствие чужаков. Лазар вернулся и рывком поднял Теодора.
– Давай же, – процедил он и метнул взгляд в сторону дома. В окнах горел свет и метались тени, в птичнике вопили птицы, а по всей улице истошно лаяли собаки. – Давай!
Но Тео только всхлипнул, держась за ногу. Лазар сцепил зубы, взвалил Теодора на плечи и побежал. На задний двор выскочили люди и с криками устремились в их сторону.
– Обращайся! – выдохнул Теодор. – Обращайся!
Отец ничего не ответил. Он мог броситься оземь, перекинуться и уйти лисом – в облике животного его бы никогда не поймали. Да и кому взбредет в голову, что человек может стать животным? Никто не станет арестовывать лиса, если даже тот будет скакать на месте преступления. Но Теодор…
– Да отпусти же. Давай! Они ничего не сделают!
Это была неправда. Теодор знал, неправда. Они сделают с ним все плохое, что только придумают, едва увидят его лицо. Быть может, изобьют, как те дети. Или посадят за решетку за то, что влез в чужой дом. Впрочем, он ничего не украл. Его не за что судить.
– Замолчи, – бросил отец. – Не понимаешь!
Он прибавил ходу, а Теодор только заскрежетал зубами от боли и злости. Сзади доносились крики. Их настигали? Или отец, как оказалось прекрасно знавший город, вновь сумел обмануть их?
Теодор задался вопросом: когда отец успел изучить город? Быть может, он здесь родился? Теодор этого не знал и никогда не спрашивал, да и сейчас было не время. Лазар мчался по переулкам, во мраке гулких мостовых и каменных улочек. Вскоре он запихнул Теодора в узкую подворотню, которая была практически незаметна с улицы, и оттуда они увидели, как мимо промчался грузный растрепанный мужик в сдвинутой набекрень шапке.
Выждав немного и убедившись, что дорога пуста, Лазар подхватил Теодора и потащил его туда, где начинались могильники.
Прошло много, много времени, пока они добрались до дома. Небо стало светлеть, звезды гасли одна за другой. Когда в Изворе запели первые петухи, Лазар и Тео ввалились в родной дом. Теодор тяжело рухнул на свою кровать, а Лазар прижался спиной к стене. Теодор только сейчас заметил, что глаза отца полыхали темным огнем так, как никогда прежде. И Теодор испугался. Возможно, даже сильнее, чем испугался бы сотни разъяренных горожан.
– Ты… – просипел Лазар. – Ты… Даже не представляешь, что ты наделал!
Отец был не в себе. Глаза его дико вращались в орбитах, а губы судорожно дрожали. Заскочила мать, перепуганная до смерти, и бросилась к Теодору.
– Мария, отойди!
Лазар шагнул к сыну. Мария торопливо зачастила:
– Я говорила, он еще ребенок! Говорила не брать с собой. Ты ни перед чем не остановишься, но рисковать своим сыном – это… Ты не должен был рисковать. Вообще ничем!
– Он не ребенок! – прохрипел Лазар.
Они оба – Теодор и отец – знали, это правда.
– Она умерла.
В глазах Лазара появилась такая тоска, которую было невозможно выразить словами. Мать испуганно попятилась. Мгновенная боль сжала сердце Теодора. Вспышка в груди, острая, как укол иглы. Перед глазами встал образ девушки, ее белокурые волосы и круги под глазами. Значит, она умерла. Ее нет.
– Это ее судьба, – печально проговорила Мария. – Я говорила, судьбы не избежать.
– Не девочка.
– Что?
– Мать!
Мария ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Ведь знали же… Лазар! Этот обряд – твое проклятье!
– Еще чуть-чуть, и я бы закончил. С девочкой обошлось. Возможно, с матерью бы тоже. Но тут… крики… и ворвались… – Он горько сжал губы. В его голубых глазах дрожала влага. – Просто не успел. Она не проснулась. Умерла, так и не придя в себя. Тот раз, когда мы прощались, был последним. Эта смерть, – он обратился к Теодору, – ее смерть на твоей совести. И она будет мучить тебя до конца твоих дней.
– Я не виноват!
– Ты не убивал ее, был лишь причастен, но причастность, – голос отца был глухим и безжизненным, – уже убийство. Запомни. Этому нет прощения.
Теодор понимал, что напуган, но почему-то не чувствовал боли. Отец же, по-видимому, принял смерть женщины близко к сердцу. Тео вдруг понял: отец его ненавидит и никогда не простит. Люди всегда были для него превыше всего.
– Ты не любишь людей, – выдохнул Лазар.