В самом начале счастливого книжного романа с Олечкой Прохоровой Боря почти не сомневался, что приключенье, так много обещавшее, разорит его дотла. Скромность ресурсов не даст вкусить плодов победы. Первое же совместное путешествие в столицу разом вынесло из Бориного кошелька семь рублей пятьдесят копеек. Именно столько стоил все тот же «Хоббит», но не на нашей родной, тяжелой как зима подтирочной бумаге, а на легчайшей папиросной «Ballantine Books». Куплен он был не на Качаловке, а в «Академкниге» на улице Горького в букинистическом отделе седовласого альбиноса Яна Яновича. То есть мгновенно. Не успели Боря и Оля выйти из метро, завернуть в ближайшую по ходу движения дверь, подняться на второй этаж по узкой усадебного вида лестнице, как хоп – Олечкин палец лег на один из книжных корешков, селедочным порядком тесно прижатых один к другому под стеклом широкого прилавка. Пропасть разверзлась перед глазами Бори Катца, когда Олечка поздравив его с почином, задорно сообщила, что семь пятьдесят:
– Почти бесплатно... На Качаловке у двери было бы двенадцать...
Но судьба оказалась милостива. На Качаловке, возле книжного магазина № 79, куда пара миляжковских любителей иноязычной словесности попала, следуя самым коротким путем, по грязноватым коленцам Южинского и Спиридоньевского переулков, через Палашевский рынок и пару проходных дворов, бдительно охраняемых 89-м отделением милиции, Толкина не оказалось. Не было его и в самом магазине. С огромным чувством облегчения и к тому же довольно быстро Боря уяснил, как ему невероятно, несказанно повезло с этим Толкиным-Прополкиным. И в самом деле. Если бы из портфеля на пол выпал какой-нибудь Гарольд Робинс или Vladimir Nabokov, ни о каких новых и красивых предметах кожгалантерии речь бы не шла вообще. Пришлось бы Боре до скончания века пользоваться мылом и бритвенным прибором Р. Р. Подцепы, а по праздникам надевать Ромкины же старые кеды. Безнадежным банкротом очень и очень скоро стал бы Боря Катц, а так ничего, держался, даже сбережения имел. Подкапливал. И все потому, что Толкин-Перепелкин, отличный кент, гуманно написал, как оказалось, книжек-то с гулькин нос. Этого самого «Хоббита – туда-сюда», такой же толщины «Сильмариллон» и книгу редкую, как гутенберговская Библия, с названием, похожим на оперу Р. Вагнера. От покойного Бориного отца, кларнетиста областного театра музкомедии Аркадия Моисеевича Катца, в доме Дины Яковлевны осталась преизрядная коллекция старых тяжелых музыкальных дисков, так что названиями произведений Пуччини и Россини Борек владел чуть лучше, чем книжными.
Тем не менее гадский «Сильмариллон» все же попался на дороге. Не пропустили Олечкины сети очередного покета. Случилось это в начале июля, когда Борек уже освоился на Качаловке и в закутке у книжных полок мог на виду у строгих продавщиц очень ловко изображать энтузиаста-книгочея, перебирающего послеобеденные поступления. Беленький карманный «Сильмариллон» Катц выудил сам из общей разношерстной англо-американской шеренги и с похвальным проворством рачительного человека немедленно и незаметно втюхал в норвежско-германскую помойку, в самое чрево умляутов на укороченной соседней угловой стойке.
Не тут-то было. Ровно через две минуты, победно улыбаясь, всевидящая Олечка, рыбак-гроссмейстер, протянула Боре Катцу навеки, уже казалось погребенный в нордических напластованьях томик.
– Ишь чего, – сказала Оля, сладко жмурясь, – смотри, куда заныкала какая-то залупа! Думала, поди, никто не раскопает, пока свалила за деньгами. А вот и хуй!
И, как обычно, румянец на Бориных щеках сигнализировал о том, что он бы как раз этот самый «а вот» и предпочел бы. Но увы. Пришлось Б. Катцу, а не кому-то свалившему на четверть часа отдать пятерку в кассу магазина номер 79 «Иностранная книга». Синюю бумажку. Но все, уже почти два месяца, считая с того трагичного дня, не случалось Боре вынимать ни синих, ни красных казначейских билетов в непосредственной близости от книжных отделов или магазинов. И это радовало. Как ни прост был Боря, но до элементарного, как три копейки, вывода допер самостоятельно и в общем-то с похвальной быстротой. Как только «Кольцо Нибелунгов, или Как там его» будет ущучено и приобретено, закончатся для него субботы с Олечкой. Исчезнет даже шанс не хладный, ироничный ум девицы поразить, а сердце. Сердце дочки профессора, заведующего отделением. Да, например, выхватить ее, зазевавшуюся у края платформы c только что приобретенной невесть зачем книжонкой, прямо из-под железного лобешника стремительно набегающего та ра на-метропоезда. Или, допустим, рвануться вслед хулигану, сорвавшему сумочку с плеча у Оли, опять же увлеченно вынюхивающей что-то между страницами миниатюрного трактата, полчасика тому назад подхваченного тут же, на Качаловке. Догнать мерзавца и толчком в спину повалить на травку скверика у вилки улиц Щусева – Толстого. Боря готов был даже слегка травмироваться на кирпичах обмылка доисторической Москвы, заветренных от времени и небрежения хором, по самые венцы оконных арок вросших в черную землю сквера, на все готов был, чтоб только остаться в исторической, красивой, промтоварной, нынешней, пусть даже и с пропиской в ЛПЗ. Но предпосылки к подвигу все как-то не складывались. Мешали милиционеры и столичное изобилие исправных фонарей. Хотя все те же фонари, московское электричество, создавшее такую негероическую обстановку внутри и вне Садового кольца, могло превратиться из врага Бориса в его союзника. Могло дать ему, подкатить еще один-другой шанс. Как-то так высветить, подчеркнуть молодцеватый профиль Катца, его артиллеристскую красоту и целесо образность, что сердце Олечки даст наконец сбой и выпадет из ее милых рук разумное, доброе, вечное в формате 70х90/32. Но без новеньких сапог на высоком, скошенном под пятку каблуке об этом чуде нельзя было и мечтать.