Глаза закрывались, послушные его воле, подбородок клонился к груди. Я положила голову на подлокотник, благо габариты кресла это позволяли, и позволила взгляду лениво бродить по маленькому помещению. Лениво и — бездумно. Не могу я думать о работе. Не могу думать об этом деле. Ни о чем думать не могу. Не могу и не хочу.
Ленивый, бездумный взгляд уперся в темноту, глубокую и пустую космическую темноту обзорной панели. В темноте же проступило нечто, чему там быть не полагалось. Более того, то, о чем мне думать категорически не следовало.
Загадочная вещь — женская душа… Вот и теперь — не о том я думала, вовсе не о том… Но светлая улыбка и мягкие гармоничные черты стояли перед глазами, заслоняя собой тьму. Длинные волосы, совсем как тогда, уже бесконечно, бесконечно давно, ярко искрятся на солнце, и что с того, что солнце это — только в моем воображении?… И что с того, что только в этом выдуманном мире я смогу услышать твой смех? И что с того… Что…
Хуже всего — я прекрасно понимала, что делаю, и зачем. Но рядом с такими, как он, даже бескрылая душа стряхивает с себя камни и расправляет крылья кристальной белизны. И начинает сиять.
И потому я не закрывала глаза, не запирала на ключ воспоминания, не старалась выбросить их прочь. Не должно так быть в жизни, как есть в моей — только надо-надо-надо.
А моей душе отчаянно, до дрожи, хочется летать. Когда-то ее сковали крепчайшими оковами, заперли и выбросили ключ. Тому, кто это сделал, уже не отомстишь, время сделало это за меня. Но… Впервые в жизни я поверила, что снова смогу летать. Рядом с ним. И только с ним.
Алан, Алан, как же ты далеко от меня…
Наверное, я сказала это вслух. Эрик едва заметно вздрогнул и повторил: «Спите…». Я вздрогнула следом, и зыбкие видения солнца померкли и растаяли, растворяясь во тьме. Тьма… Салэн. Первая часть твоего имени, Неизвестный. Часть, так легко опущенная мной. И Эриком назвала тебя тоже я. Из каких подвалов памяти выползло это проклятое имя, имя, которое с некоторых пор я упорно искала во всем? И — нашла. С натяжкой, но — нашла. Что ж, леди, вот она — персонификация твоей злобы. И пусть этот сол, клейменный тобой этим именем, которым ты называешь его даже в мыслях, расплачивается за того, другого, умершего много лет назад…
Скоро и я сама поверю в то, что имя и личность — одно.
Я зажмурилась, стиснула зубы. Что, насмотрелась на себя? Насмотрелась… Ничем ты не лучше того, настоящего, Эрика. Только у него даже имя было крылатым, что уж говорить о душе…
Ненавижу!..
— Вы с поразительным упорством доводите себя до истерики. Леди.
Я криво улыбнулась одними губами. Леди — леди — леди… Это уже превратилось в игру. Боюсь, нам одним понятную. До Аллеры лететь не одну неделю, агенты Корпуса окажутся там еще позже, если окажутся вообще, — пожалуй, не стоит накалять обстановку.
Глаза без всякого интереса начали открываться, а потом изумленно распахнулись, обнаружив, что смотрят прямо в чужие.
А еще я внезапно поняла, что у Эрика голубые глаза. Не у маски — у него самого. Эрик неслышно опустился у подлокотника кресла на корточки и теперь был настолько близко, что было видно, как истончился слой иллюзии, проецируемой стремительно разряжающимся амулетом. Я не успела достаточно быстро принять равнодушный вид — теперь он тоже заметил это и отвернулся, заслонив видную мне часть лица ладонью.
Но шепот, глубокий, как и его голос, остался точно таким же.
— По ночам вам следует спать. Вы слишком впечатлительны, чтобы сидеть в темноте. Спите, — шепот эхом разошелся в темноте, покружил и медленно растворился.
— Не могу, — сама того не замечая, я перешла на шепот, подстраиваясь под него.
— Дайте, я угадаю… — в его тихим голосе послышалась слабая улыбка. Я ощущала ее на языке, могла даже сказать, какова она на вкус. — Это я виноват, не так ли?…
«Не так ли?»… «Так ли»… Фраза вдруг взорвалась в ушах, фраза, сказанная голосом с соланским «эхом». И эхо множилось, становясь громче, окружая со всех сторон, всверливаясь в мозг.
Я зажмурилась, зажала уши руками.
— Молчите! — крик вырвался раньше, чем я поняла, что могу закричать.
— Да что с вами?! — его пальцы жестко, до синяков, вцепились мне в плечо, встряхнули так, что голова мотнулась в сторону. — Что с вами, черт побери, такое постоянно происходит?! Кисейных барышень, в конце концов, не держат на таких должностях в… — он осекся, в запале опять повернувшись ко мне лицом. Я посмотрела ему в глаза и нахмурилась. — В лабораториях военного блока.
Последнюю фразу Эрик будто проглотил, резко вставая.
— Нужно принимать меры, — пробормотал он себе под нос и быстро вышел, бросив напоследок:
— Ждите здесь.
Я оперлась на подлокотник локтем и потерла пальцами виски. Кто бы мне еще сказал, что же, бесы подери, со мной происходит. Хотя нет, неправильно выразилась. Кто бы мне сказал, когда я приду в норму. Так будет правильней. Что со мной происходит и по какой причине, я уже поняла, как, впрочем, и переборола первоначальную бешеную злобу. Да, переборола. Она определенно перестала быть бешеной.
Она стала просто злобой. Очень, очень сильной злобой.
Появился Эрик, уже привычно бесшумно, и сунул мне в руки стаканчик.
— Что это? — я подняла на него глаза.
— Успокоительное.
В стаканчике? Я недоуменно выгнула бровь.
— Если хотите, чтобы от лекарств у вас перестало затуманиваться сознание, прекратите пользоваться инъекциями.
— То есть вы хотите сказать, что разбираетесь в этом лучше меня?
— Да, — просто ответил он. — Пейте.
Я задумчиво посмотрела на стаканчик и разом опрокинула в рот его содержимое. На мне, в конце концов, поставлено уже столько экспериментов, что еще один ничего не изменит в расстановке сил.
Прислушиваясь к своим ощущениям, я на всякий случай приняла прежнее положение в кресле, положив голову на подлокотник, хотя и не верила в сколько-нибудь положительный эффект.
Перед полуопущенными веками замелькало что-то темное. Я бросила быстрый взгляд в сторону, но потом успокоилась — Эрик перебирался в соседнее кресло техника, видимо, желая лично проследить результаты опыта. Я не возражала, да и что для него значили бы мои возражения?…
Результаты, однако, заставляли себя ждать, и я понимала, почему — пока вещества, растворенные в жидкости, попадут в кровь, пока начнут действовать… Может, именно это он и имел в виду, говоря о том, что при таком способе лекарственный туман перестанет бить мне в голову?
Эрик раскрыл на коленях портативку, развернув ее так, чтобы я не могла видеть экрана, и, не глядя на меня, погрузился в какие-то расчеты, тем самым подтверждая мои предположения.
Итак, снова — тьма и тишина. Но видения солнца не приходили, как я ни пыталась их вызвать. Мешало тихое постукивание чужих пальцев о подлокотник.
Голова отяжелела, невыразимая лень вновь прочно поселилась в мыслях. Это все успокоительное. Надо же, он оказался прав. Он… Ленивый взгляд прогулялся по темной фигуре в соседнем кресле. Голубые глаза, надо же… Не знала, что такое встречается у солов. А он сол, сол-полукровка, без всяких сомнений. И волосы… Иллюзия держалась уже настолько слабо, что прикрывала только лицо, да и то… Наверное, Эрик думал, что в темноте я ничего не различу, но мое ночное зрение ничем не уступает соланскому. Только незачем ему об этом знать.
Как и то, сколько я успела рассмотреть. Волосы, темные до антрацитовой черноты, зачесанные назад, были, безусловно, его собственными. Непривычно короткие для сола — они едва доходили до воротника, но длинные узкие бакенбарды, заканчивающиеся чуть ниже ушей, были настолько типичным украшением кошачьего народа, что сомневаться в его расовой принадлежности не приходилось.
Взгляд скользнул ниже, по плавной линии подбородка и нижней челюсти, открытой распахнутым воротником шее… Теплый, чуть смуглый тон кожи, но не настолько, чтобы дотягивать до сола. Да и сама кожа… Гладкая, молодая, пальцы гибкие, но… в уголках глаз и у губ едва заметные морщины. Да и выражение этих глаз отнюдь не мальчишеское.