Сумка снова задвинута в угол. Память… Это единственное, что мне осталось. Непрошенные призраки вновь вьются вокруг, но спасительный звонок в дверь заставляет их отступить в тень и жаться по углам.
— Координатор, вам тут… — Чезе прямо с порога протягивает бланк сообщения по дальней связи. Мимолетное удивление («Почему не с посыльным?») сменяется опаской. Я осторожно беру бланк и пробегаю глазами по строчкам.
Сердце вздрагивает и начинает биться быстрее. Алан. Дождалась…
От Центрального «Полюса» до Северного — неделя пути. Всего неделя.
— Вы ведь рады? — Чезе все еще стоит в дверях.
— Заходи. Что ты как не родной… — делаю шаг вглубь комнаты, он входит следом. Закрывается дверь. — Конечно, рада.
— Тогда улыбнитесь.
Меня снова спасает звонок в дверь. На этот раз на пороге стоит Пешш и пытается что-то втолковать о расхождении в бухгалтерской документации. Прямо в дверях.
— Заходи, — снова подаюсь назад, пропуская еще одного гостя.
Документы снова пытаются перекочевать в мои руки. Вяло отмахиваюсь и бросаю считыватель на стол.
— Потом расскажешь. Завтра.
— Но…
— Без «но», — решительным шагом иду в спальню, достаю из сейфа едва початую бутылку и ставлю на стол.
— Вам же нельзя, — поднимает на меня глаза Пешш, как будто что-то в этом понимает.
— Плевать. У меня сегодня особенный день, — я аккуратно достаю пробку — это действительно хорошая выпивка. — И если вы не хотите, чтобы я дискредитировала новое руководство (вместе с вами, между прочим) недостойными выходками, пить будете вместе со мной.
— С вас станется, кто бы спорил, — буркает Пешш, тоскливым взглядом провожая упавший со стола считыватель с бухгалтерией.
Чезе укоризненно смотрит на бутылку, вздыхает и испаряется, явившись через несколько минут с пластиковыми стаканчиками. Пешш крякает, отбирает у меня бутылку и разливает желтоватую жидкость по стаканчикам (в мой попадает унизительно мало). Впрочем, я не возмущаюсь, и первый стакан мы опрокидываем быстро и молча. Они и не подозревают, насколько мало мне нужно.
Голова блаженно затуманилась, у края сознания замаячило блаженное забытье. Мужчины переглядываются и пытаются завести разговор на отвлеченные темы. Грожу отобрать у Пешша бутылку. Он пожимает плечами и наливает по второй.
На этот раз я позволила втянуть себя в разговор, по капле цедя свою порцию. Обсуждались виды на закрытие одной из самых судоходных трасс из-за блуждающего роя метеоритов, сгубившего уже не один корабль, и то, насколько из-за этого могут задержать корабль из Центра. Меня успокаивали. На всякий случай.
Алан… Я не разуверяла их в причине сегодняшней попойки, и позволила думать, что праздную. Я же забывалась, чтобы затоптать в груди сосущий страх. Страх потерять то единственное, что было для меня важным. Любимого.
Мой путь лежал далеко. И молчать дольше — значит предавать. И не только его. Ведь любовь… должна прощать? Я хотела идти с ним рука об руку, но… на свободе. Я возненавижу того, кто этой свободы лишит меня снова. И потому боюсь.
До боли в сердце боюсь обычного разговора, который может стать для нас последним. Мой светлый ангел может улететь от меня навсегда. Но… я решила. Ведь я воин. Ведь это правильно. Построенное на лжи счастье рассыпается сухим песком, всегда найдется крошечный червь подозрения.
Но самое главное не это.
Я должна быть хоть немного достойной его.
Пока же… Я трусливо растворяюсь в тумане забвения, потому что не могу иначе.
Продолжения я уже не помнила, и на следующее утро обнаружила себя дремлющей в кресле. Никаких ощутимых последствий вчерашний вечер не принес, как, впрочем, и эффекта. Меня по-прежнему грызла тревога.
Вчера действительно был особенный день.
Но не сегодня. И не завтра.
Вся неделя слиплась в один бесконечный тягучий комок, в котором работа и сон были единственными наполнителями.
А потом неделя закончилась и пришел страх. Чистый, незамутненный страх за каждое слово и движение.
— Леди… Леди, вы меня слышите? — передо мной стоит контролер отдела снабжения и с легким удивлением смотрит на меня.
— Да?
Мне вежливо и явно не в первый раз протягивают стопку актов для заверения. Невидящий взгляд пробегает документы по диагонали, пытаясь сосредоточиться. Бесполезно.
Световое перо забегало по темной поверхности, выводя «резолюции», пальцы оставили отпечатки в нужных местах, и меня наконец оставили в покое. Бумажки, бумажки, бумажки… Бесконечная череда документов — это то, чем теперь является моя работа. У Командора оказалось очень злое чувство юмора.
Впрочем, это уже не важно. Ничего уже не важно.
— Куратор… — по привычке срывается с чьего-то языка. Оборачиваюсь. Чезе со своего места заговорщицки подмигивает, что совершенно не вяжется с серьезностью его тона: — Все будет хорошо, куратор. Это просто перекрытая магистраль.
Слабо улыбаюсь, возвращаюсь взглядом к своему столу и замираю. На гладкой столешнице — розетка кристаллов сианита, пускающая прямо в глаза яркие солнечные лучики. Глупая радостная улыбка медленно возникает на губах. Постоянная спутница последних дней — тревога — растворяется в солнечной ауре полупрозрачных кристаллов. Камень детства, любимая игрушка и верный спутник малышей той поры, когда заботы взрослых кажутся непонятными и совершенно неинтересными. А растить своего собственного Солнечного Зверя — это важней всех дел глупых взрослых.
…
По щекам медленно текут непрошенные слезы, сверкая в золотистом свете, а невидящие глаза не могут оторваться от крошечного окошка в детство, безоблачно-счастливое, впитывая это счастье, не в состоянии, не желая оторваться.
— Куратор… Мы вас расстроили? — Чезе оказывается у моего стола, одаривая недобрым взглядом опустившего глаза Пешша. — Извините. Мы думали…
— Все хорошо, — торопливо оттираю непрошенные слезы, — Вы правильно подумали. Спасибо.
Я перевожу взгляд с одного лица на другое, на моих вечных «заговорщиков», и понимаю, что теряю слишком многое. От этого снова, в который раз, становится больно, так больно, что сжимается сердце. Чем я благодарю вас, искренне желавших дать мне хоть немного радости, а давших, сами того не подозревая, кусочек беззаботной легкости и незамутненного счастья самого лучшего детства на свете?
Спасибо вам. За все спасибо… И за то, что вы все еще рядом, больше всего.
В посадочном доке совсем немного народа — техники суетятся у подбитого утром метеоритом бота, утренняя вахта операторов расположилась за прозрачным колпаком диспетчерской.
Корабль не опаздывал, но мне казалось, что время превратилось в густую патоку, не желающую двигаться с места.
Полчаса, пятнадцать минут, десять… Резкий сигнал захода корабля на посадку прозвучал, казалось, целую жизнь спустя. Округлый рейсовый корабль медленно продвигался по доку, пока не занял отведенную площадку и не осел на ней всей своей грузной тушей.
Я старательно отмеряла длину и скорость шагов, чтобы не сорваться и не побежать. Должность, подери ее бесы…
К тому времени, как я подошла, Алан уже успел сойти с корабля, заметить меня и улыбнуться. Мы чинно пожали друг другу руки и, нацепив на лица маски официальности, направились на жилой уровень.
Для радости я выделила себе ровно один день. Наверное, он тоже. Потому что на исходе этого дня, сказочного в своей долгожданности, мы вдруг одновременно заговорили о неважной, совершенно неважной сейчас работе…
— Тебе здесь нравится? — начало положил простой вопрос, почти незаметный в своей естественности.
— Обычное место. Не хуже и не лучше других, — я сонно подпираю подбородок ладонью. — Но должность… Командор хочет моей смерти.
— Почему? Это повышение, — уверенно говорит Алан и потягивается, демонстративно обводя взглядом мою гостиную. — И апартаменты выделяют соответствующие.
— В Бездну такую радость.
Я вовсе не хочу портить безмятежную и шутливую легкость атмосферы, но тревога, щемящая сердце, прорывается в словах, в мыслях, лихорадочными огоньками вспыхивает во взгляде. И последнее выдает меня больше, чем что бы то ни было.