– Цел? Вставай, мать твою! Чего разлегся?! – орал Бояринов.
Кирилл не слышал его голоса, но понимал по губам. Их специально учили этому, совсем недавно. Он смотрел на рот полковника, залитый кровью. Во время штурма от взрывов у многих бойцов начинала идти кровь из носа и ушей.
– Я ничего не слышу! – закричал Кирилл.
По тому, как поморщился и отпрянул полковник, он понял, что вопит во всю глотку. Но вместо собственного голоса для него звучала все та же странная волнистая тишина.
– Ерунда! Контузия! – беззвучно ответил Бояринов.
Они поднялись и помчались по коридору. По дороге вышибали ногами двери, швыряли гранаты, а когда гранаты кончились, прошивали каждую комнату автоматными очередями. Внезапно выбежали в большой зал. На полу под ногами хрустело стекло. Полковник успел дернуть Кирилла за руку, чтобы тот не открыл стрельбу. В глубине была стойка бара.
– Отставить, – скомандовал полковник, – там наши.
Далее перед Кириллом разыгралась немая сцена. Из-за стойки появилась лысая голова. На лице марлевая маска, почерневшая от копоти. Потом еще голова, с седым ежиком волос, без маски. Кирилл узнал доктора Кузнечикова, с которым летел в Кабул в одном самолете несколько дней назад. Кузнечиков что-то говорил. Бояринов молча слушал, кивнул пару раз. И тут из-за стойки вышел третий человек. Черный, широкий, с большим грубым лицом, украшенным жирной полоской усов. На нем не было ничего, кроме белых трусов с надписью «Адидас» и голубой рваной майки. Он был весь покрыт курчавой черной шерстью. В поднятых руках держал флаконы капельниц с физраствором. Из подмышек торчали густые волосы, как две курчавые бороды. В вены все еще были воткнуты иглы.
Кирилл понял, что перед ним Амин. Кузнечиков и второй врач подошли к голому диктатору и осторожно извлекли из его вен иглы, приклеенные кусочками пластыря. Амин кричал, но из-за усов Кирилл не мог разглядеть его рот и прочитать по губам. Через минуту рядом появился гвардеец в нарядной, но грязной форме и что-то сказал Амину. У того перекосилось лицо, он оскалился, схватил первое, что попалось под руку, тяжелую железную пепельницу, и запустил в гвардейца. Тот едва успел увернуться.
И тут началась стрельба. Кирилл не услышал, а почувствовал, как завибрировал воздух. Позади стойки было еще две двери, в них ворвалась свежая партия гвардейцев.
Бояринов открыл рот, хотел крикнуть что-то, но упал, увлекая за собой Кирилла. Полковника прошило очередью. Падая, он вцепился в курсанта и тем самым спас ему жизнь. Пуля, предназначенная Кириллу, попала не в грудь, не в голову, а всего лишь в плечо.
Он очнулся в санитарном самолете, и вокруг была все та же волнистая гулкая тишина. Узнал, читая по губам, что Бояринов погиб, что штурм дворца длился всего лишь сорок пять минут. Амин убит в перестрелке. Операция прошла успешно, несмотря на значительные потери среди личного состава, и тем, кто уцелел, светят ордена и звездочки на погонах.
Слух вернулся к нему в госпитале. Он услышал бой курантов по радио, хлопок пробки, смех, звон бокалов. Дежурные сестры чокались шампанским прямо в палате.
– Ну, хочешь? Глотни! С Новым годом тебя!
Над ним с бокалом в руке стояла его рождественская девочка. Белый халатик туго стянут поясом на тонкой талии. Из-под шапочки выбилась длинная пепельная прядь.
– Вика, – прошептал он.
У него было все в порядке со слухом. Он даже слышал, как шипит сладкая пена в бокале. Но вот зрение ему изменило.
– Меня Тамара зовут, – обиженно сказала сестра.
На самом деле, из-под ее шапочки выбивалась не пепельная, а рыжая прядь, и глаза были не дымчато-голубые, а зеленые. Веселая рыжая толстушка Тома, курносая, круглолицая. Конечно, он должен был узнать ее, она делала ему уколы, давала таблетки. Но в первую минуту наступившего 1980 года на край его койки присела Вика, и бокал с новогодним шампанским поднесла к его губам рука рождественской девочки.
Владивосток, 1998 год
Артур Иванович Шпон считал себя не просто интеллигентным человеком, а настоящим профессором, доктором психологии и прирожденным дипломатом. При иных обстоятельствах он мог бы стать послом в какой-нибудь культурной европейской державе, министром, тайным советником президента, либо, в крайнем случае, мог читать за большие деньги умные лекции где-нибудь в Оксфорде. Но родители Артура Ивановича были людьми бедными, необразованными, пьющими, а точнее, из родителей у него была только мать, уборщица портового ресторана, тихая, грязная, с красным носом и жалобными мутными глазами.
Артур еще в детстве сочинил для себя совсем другую семью. Напевно, со слезой в голосе, он рассказывал всем любопытствующим, что мама у него была киноактриса неземной красоты, а отец – летчик-испытатель неземной отваги. Оба трагически погибли во цвете лет, когда он, Артурчик, был еще в пеленках, и усыновила его бедная женщина, уборщица Клавдия.
Не столь важно, верили другие этой сказке или нет. Главное, он сам верил в некое свое иное предназначение, в благородное происхождение, в золотой старинный перстень с бриллиантом, спрятанный в кружевных пеленках загадочного подкидыша, который заливается плачем на нищенском крылечке.
Чтобы выжить в жестоком мире Владивостокского порта, среди докеров, проституток, воров и воришек всех возрастов и рангов, мало было красивых сказок. Следовало обладать либо физической силой, либо недюжинным интеллектом. Артурчик физически был хлипок, слаб, к тому же трусоват, и постоять за себя не мог. А вот с интеллектом у него дела обстояли отлично. Не беда, что среднюю школу он окончил со справкой вместо аттестата. Для настоящей жизни нужна была совсем другая арифметика. Порт задавал свои задачки, диктовал свои диктанты, и экзамены Артурчику приходилось сдавать ежедневно, лет с семи.
Организованная преступность существовала в Приморье еще в начале семидесятых. Портовый город Владивосток был одним из центров старой доброй российской «фарцы». Моряки привозили из загранплаваний и продавали на толкучке все, от жвачки до подержанных японских автомобилей. Сами собой сколачивались небольшие крепкие команды, которые с успехом отнимали незаконно привезенный товар и незаконно заработанные деньги. При сопротивлении могли избить до полусмерти. Жертвы грабежей, моряки и фарцовщики, в милицию не обращались. А кроме милиции в те славные времена защитить ограбленного и наказать грабителя было некому. Появилось даже специальное название для крепких дружных ребят: «третья смена».
Постепенно грабительская стихия вошла в организованное русло. С моряков и фарцовщиков стали аккуратно брать дань. Сейчас это называется рэкет. Еще в тихие советские времена именно он, родимый, был хозяином нелегального рынка, а по сути – всего Владивостока, ибо в портовом городе загранплавания и фарца являлись неотъемлемой частью жизни каждой второй семьи.
Хилому сыну уборщицы было тяжело определиться. В команды Артурчика не брали. Кому нужен такой хлюпик? Заниматься фарцой не получалось. Торговать Артурчик не любил и не умел. Мореходка ему не светила. А жить как-то надо было. И он стал завоевывать себе место под соленым приморским солнцем по-своему, потихоньку, без удали и блатного нахрапа.