– Такие же? Думаешь, у этих людей на самом деле есть оружие? – Я обвела рукой собравшихся голливудских и почти голливудских родителей. Казалось, будто все женщины подражают Стэйси, а мужчины довольны собой, потому что их доходы соответствуют их желаниям.
– Ты удивишься, – сказала моя подруга.
– И что, теперь мне спрашивать, есть ли оружие в доме, в который я отправляю поиграть Исаака и Руби?
– Мысль хорошая. Но ведь Руби сто раз была у меня дома, и тебя это не беспокоило.
У меня отвисла челюсть.
– У тебя есть пистолет?
Она кивнула:
– Маленький. Он у меня появился в прошлом году, после возвращения Энди.
– Серьезно? Почему?
– Помнишь его прошлогоднюю пассию?
– Разве их упомнишь?
Стэйси поморщилась:
– Да знаю я, знаю. Но эта была самая психованная. Когда он с ней порвал, она принялась названивать с утра до ночи. Мы сменили номер телефона, тогда она стала звонить мне на работу. Я так и видела сцену из «Рокового влечения», помнишь, там, где Гленн Клоуз сварила заживо кролика в кастрюле? Вот я и подготовилась на случай, если эта психичка явится за хомячком Зака.
Я что, единственный невооруженный человек в Лос-Анджелесе?
Гвоздем программы – клянусь, я не выдумываю – был полуметровый глиняный горшок с подарками в форме пистолета, дети радостно лупили по нему, а сияющие родители Ари снимали праздник на камеру, не упуская ни минуты. Дети дубасили горшок с полчаса, затем подошел Джейкоб, разбил горшок одним ударом автомата, и на головы детворе хлынул дождь пластмассовых солдатиков, водяных пистолетов, завернутых в фольгу шоколадных патронов. Бог знает, где они раздобыли конфетные пули.
После торта и мороженого я забрала моих и посадила в машину.
– Пистолетный праздник, – объявил Исаак, вне себя от восторга и счастья.
– Да. Вам понравилось? – спросила я у них.
– Мне нет, – преданно ответила Руби. – Мы не любим пистолеты, да, мама?
– Не любим.
– А я люблю, – сказал Исаак. – Я люблю пистолеты. Очень. И мне понравилось. Хочу так же дома, ладно?
– Только через мой труп, – я вспомнила Бобби Капа и то, что с ним сделало оружие.
– Нет! – завопил Исаак.
– Что случилось, солнышко? – спросила я, наклонившись к сыну, которого уже пристегнула к детскому сиденью.
Он обнял меня своими пухлыми ручками и крепко поцеловал в щеку.
– Не хочу твой труп.
Я тоже поцеловала его.
– Так просто говорят, зайка. Со мной все в порядке. Это просто значит, что я не хочу праздника с оружием.
– Почему? – заныл он.
– Я говорила тебе тысячу раз, детка. Оружие – плохое, оно убивает людей.
– Настоящее плохое. Оно убивает. А игрушечное – понарошку. Оно не по правде убивает.
Я удивилась. Неужели такой малыш понимает, что понарошку, а что – нет?
– Убивать плохо даже понарошку, Исаак.
Он выпятил нижнюю губу, глаза наполнились слезами.
– Я плохой мальчик? – прошептал он.
– Нет, конечно, нет! – я расцеловала его. – Ты очень хороший мальчик. Ты самый лучший мальчик.
– Мама! – вмешалась Руби.
– Что, детка?
– Ну, ты всегда говоришь Исааку, что оружие плохое. Вот Исаак и думает, что он плохой. Он ведь так сильно любит что-то плохое.
У меня глаза на лоб полезли. Я спросила:
– Это правда, Исаак? Ты думаешь, что ты плохой мальчик, потому что любишь оружие, а я говорю, что оно плохое?
Он разревелся и крепко прижался ко мне.
10
Вечером я наконец-то занялась чтением писем, которые пришли Бобби после смерти. Было несколько сообщений от клиентов, очевидно, написанных до его гибели, остальные от сетевых знакомых, которые не знали, что он умер. Были сообщения от группы поддержки усыновленных детей. Куча спама – ненужные письма от брокеров по ипотекам, порнографических сайтов и прочая ерунда. Но больше всего писем пришло от Кэндис.
Вначале она жаловалась на то, что Бобби не отвечает. Видимо, он долго ей не писал. Кэндис умоляла его «не разрывать связующую их нить». Другие сообщения были насчет письма, которое Бобби отправил своей матери. Кэндис убеждала его не обращать внимания на молчание этой женщины и связаться с ней. Судя по ворчливому тону письма, она уже не в первый раз давала такой совет, а однажды пригрозила, что сама «поедет туда» к этой женщине. После этих слов стояла символическая улыбка;), так что вряд ли она говорила всерьез. Хотя ее угроза не показалась мне такой уж пустой.
В следующем письме Кэндис извинялась за «разглагольствование» и просила Бобби позвонить или зайти в кафе. Затем последовала череда коротких сообщений. В нескольких она умоляла позвонить и вновь извинялась, что «была такой настырной». В конце концов она рассердилась и назвала его жестоким эгоистом, так как он не позволил ей быть рядом в «самый важный момент твоей жизни – кульминации всего твоего существования».
Далее пришло сообщений двадцать «Где ты?» и «Почему не отвечаешь?» Последнее начиналось словами «Ты же знаешь, что я люблю тебя». И все в том же духе. Она говорила, что задолго до их личной встречи поняла, что хочет посвятить себя ему. Кэндис настаивала, что их соединило общее горе, и бранила Бобби за то, что он не хочет строить с ней отношения, хотя они «родственные души». В конце она написала: «Я знаю, ты скажешь, что не хочешь быть со мной – во всех смыслах этого слова – потому, что считаешь меня своей „сестрой по духу“, а не любовницей. Но мы оба знаем, что это не так. Ответственность за Бетси не позволяет тебе осознать твою истинную судьбу. Но лакота знают – от судьбы не уйдешь. Ты не должен оставаться с этой окаменевшей пропащей душой, когда моя душа взывает к тебе».
Я со вздохом откинулась на спинку стула. Бедная Кэндис. Бедный Бобби. Честно говоря, сложно представить, что кто-то мог быть так страстно предан ему. Бобби, конечно, был симпатичным, но неярким. Его красота увяла, поблекла – как я предполагаю, из-за метамфетамина, поскольку стимуляторы губительны для кожи. Да, он держал себя в хорошей форме, работа обязывала, но его мышцы не были перекачаны или чересчур рельефны. У него было красивое, сильное и упругое тело, гладкий живот не походил на стиральную доску. Но Бобби не дотягивал до ловеласа из-за своего легкого, почти безобидного характера. С ним было приятно и весело. Он всегда был готов поддержать тебя или процитировать что-нибудь вдохновляющее из наставлений Общества Анонимных Алкоголиков. Но в нем не было страсти, пылкости и огня. Милый спокойный человек, но никак не «родственная душа». Хотя какое право я имею так говорить? Моя «родственная душа» большую часть времени играет с цифрами аукционов марочного вина и пишет о серийных убийствах, каннибализме и человеческих жертвоприношениях.
Утром позвонил Эл и сообщил, что ему почти нечего сообщить. Его источники в полиции Лос-Анджелеса не поведали ничего нового о смерти Бобби.
– В общем, скажем так, – произнес Эл. – Может, это самоубийство. А может, и нет. Сдается мне, они считают, что если это убийство, то из-за наркотиков. Ты же знаешь, что парень был наркоманом?
– Он завязал.
– Неважно. Наркоман всегда остается наркоманом, вот что я думаю.
Я поморщилась в трубку.
– Очень свежая мысль, Эл.
– Короче, пистолет не зарегистрирован ни на него, ни на кого-либо еще, но доказательств незаконного приобретения нет. Скорее всего, пистолет куплен на оружейной выставке, значит, не осталось никаких сведений о покупателе.
– Почему? Разве продавцы оружия не проверяют покупателей?
– Не на оружейных выставках.
– Почему?
Помолчав, Эл сказал:
– Честно говоря, я сам не понимаю. В любом случае это нас никуда не приведет. Все данные уничтожают после того, как человек получает чек.
– Что? – Это меня поразило. – Почему? Зачем уничтожать данные о человеке, который купил оружие?
– Милая моя, ты слышала о неприкосновенности личной жизни? Ты хочешь, чтобы правительство Соединенных Штатов следило за каждым шагом граждан?