Машины оставили на улице, два телохранителя быстро прошли в арку и дальше во двор, Глина пошел за ними. Его попросили не торопиться, но он сказал, что и так опаздывает. Дом стоял в глубине темного двора, в окнах нигде не было света. Глина посмотрел наверх и в сумерках увидел, что на самом верхнем этаже одно из окон наполовину открыто. Кто-то из охраны тоже увидел это приоткрытое окно, закричал что-то, бросился, чтобы повалить Глину на землю и закрыть собой, но, прежде чем он долетел, Глина увидел вспышку.
Магорецкий
- Я, дорогой мой Сёма, в молодости, еще до института, три года болтался без дела. Никуда не мог поступить. Дворником устроился, чтобы иметь свою комнату и жить отдельно от родителей, - вот здесь, за углом, в двух минутах отсюда, в полуподвале отличная была хата метров тридцать. Называлась у нас "Семь ступеней вниз". На дне жил, без кавычек. Народу всегда полно: мазилы какие-то непризнанные, лабухи, просто фарца залетная. Не все хиппи, но хипповатые. Когда спал, не знаю. С кем - не помню. На все сил хватало. Я был компанейский малый, такой... кент из кентов. Меня уже тогда звали Великий Маг... Я не хвастаюсь, напротив, я хочу тебе сказать, что я не избранный. Знаешь, "много званых, но мало избранных". А я поначалу и званым-то не был. Четыре года в разные вузы поступал, пока поступил. И во ВГИК пытался, и в ГИТИС, и в "Щуку", и в "Щепку". Но ведь поступал же, не бросил! И всю последующую жизнь выползал из собственного говна. И сейчас еще не вполне выполз. - Магрецкий замолчал, потому что Протасов встал, чтобы снять чайник с огня и заварить кофе. Было, должно быть, часа три ночи. Сна ни в одном глазу, но для того чтобы поддерживать тонус, кофе надо было заваривать каждые полчаса.
Как и договаривались, они пришли в Кривоконюшенный к девяти вечера. Ждали Глину. Было известно, что он на совещании у президента, телефон его был отключен и в девять, и в десять. В одиннадцать и звонить, и ждать перестали, а поскольку выпивать начали сразу, как пришли, то встреча обещала плавно превратиться из делового свидания в товарищескую попойку. Спасибо Протасову, теперь он знал, куда идет, и принес с собой большую сумку с выпивкой и закуской. Не сам, понятно, принес, шофер, надрываясь, клонясь на один бок, притащил за ним и уехал: Протасов предполагал, что ночевать останется у Телки... И все-таки вечер с самого начала не заладился. В десять собрался и уехал Верка Балабанов: сказал, что ему надо сегодня быть в стрип-клубе. Тут же встала и ушла Телка: у нее там что-то произошло с хозяйкой, надо было ее проведать. Она обещала вернуться, но, кажется, так больше и не пришла. Или приходила и опять ушла, однако это уже позже, много позже... Гриша и Василиса мужественно развлекали мэтров разговором - в основном по теме дипломного спектакля, - но чувствовали себя неловко. Гости собрались уже уходить, разлили по последней "на посошок", однако в этот момент ожил мобильный Протасова. Протасов сидел за столом, слушал, что ему там говорят, что-то тихо спрашивал, и все видели, что лицо его становится серым. Закончив разговор, он взял было рюмку с водкой, хотел что-то сказать, но вместо этого поставил водку на место, налил полстакана коньяка и выпил.
- Глину убили, - сказал он наконец. - Полчаса назад, здесь, во дворе, прямо за дверью...
Во двор их не выпустили. Там уже работали следователи, милиция, какие-то еще службы, двор был освещен сильными лампами, и по темным стенам окружающих домов метались гигантские тени. Кто-то фотографировал, и время от времени суетящиеся люди словно застывали на миг в свете голубой вспышки. Вообще все это было похоже на киносъемки. Темное тело лежало прямо посредине двора. Магорецкий и Протасов постояли минуту в дверях подъезда и вернулись в квартиру.
- Теперь нам есть, что делать, - сказал Магорецкий. - Мы будем пить за упокой. А вы, ребята, идите-ка спать, - добавил он, видя ужас и отчаяние в глазах Василисы и растерянное лицо Гриши Базыкина. - Идите, и нам без вас будет спокойнее...
Оставшись одни, действительно выпили за Глину. Хороший был мужик, жить бы ему еще и жить... но больше о нем и не вспомнили ни разу. Говорили о своем. Так разговаривали, словно давным-давно были знакомы. И даже дружны. Впрочем, говорил главным образом Магорецкий, а Протасов обслуживал его монолог, подливая коньяку и заваривая кофе...
- Папа очень переживал, что у меня ничего в жизни не получается. Мой бедный папа так и умер, уверенный, что из меня уже ничего путного не выйдет. Я уже взрослым был, институт окончил, женился... Ну, конечно, меня в то время уже "Правда" назвала "театральным хиппи", я вел кружок в каком-то клубе, и все понимали, что со мной все кончено. "Поставь "Кремлевские куранты", и они от тебя отстанут, ты сможешь работать в театре", - ему важно было, чтобы я вернулся в систему. Он всю жизнь был в системе и никак иначе не представлял себе... Правда, систему эту он имел как хотел. Всюду у него были друзья и знакомые. Он был то, что называется блатмейстер. Если в театр, то на лучшие места, если на футбол, то чуть ли не в правительственную ложу, если в санаторий, то Совета Министров. А по должности был инженер-строитель, жилые дома строил, но в последние годы работал в закрытом конструкторском бюро, где его должность громко называлась "заместитель генерального конструктора по строительству". Когда он умер, в "Вечерке" дали маленькое сообщение "с прискорбием" о смерти "заместителя генерального конструктора Магорецкого". И всё. Старые знакомые звонили в изумлении: о нем ли это? "Ну, Венька - заместитель генерального! Даже после смерти взял больше, чем полагалось". В то время было четко расписано, кому что полагается. И каждый стремился ухватить побольше... Я очень любил отца. Он был еврей, некрещеный. За некрещеных молиться вроде нельзя. Но я молюсь: "Упокой, Господи, душу раба твоего некрещеного Вениамина". Ничего, молитвы не пропадают. И мою молитву Господь куда-нибудь пристроит... Когда отец умер, я как-то совсем потерялся. Весь день рыдал, как ребенок. Иду по улице, и вдруг подступает, я начинаю рыдать - взрослый мужик, под тридцать уже. Поминки надо было устраивать, по магазинам ходить, а я хожу и рыдаю. У меня от слез даже лицо как-то изменилось, какая-то гримаса на нем застыла, словно я улыбаюсь. Все считали, что я рехнулся: у человека отец умер, а он ходит и улыбается блаженно. Или рехнулся, или мерзавец бездушный...
Часа в четыре вернулся Верка и, увидев, что гости сильно пьяны, тут же ушел спать. О Глине он, видимо, ничего не знал... В какое-то время, - они даже не отметили когда, - приходила Телка. Побыла с ними минут пятнадцать, тоже, видимо, поняла, что этим двоим сейчас никто не нужен, и исчезла.
- А теперь что, теперь я мастер. - Магорецкий продолжал свой бесконечный монолог. - Я силу свою знаю и знаю свою цену. И знаю, что именно я сделал плохо, из рук вон... Но я всё умею. По крайней мере то, что хочу... Слушай, а почему ты Маркиз? Ты Семен Протасов, известный журналист, я тебя знаю, читал. Ты русский интеллигент Сёма Протасов, который знает все стихи и все интеллигентские правила и примочки... Этих Протасовых в каждом театральном поколении... У тебя театральная фамилия, и ты должен понять, что театр - это игра. Игра - и больше ничего. И все, что вокруг театра, - игра. Играем Горького, Чехова, самих себя играем. Горе играем, радость. А у игры нет цели, кроме самой игры... Если, конечно, это не соревнование... Но в театре не бывает соревнования... И ты велик только тогда, когда приходишь в эту игру с новыми, своими правилами.
- А где же правила, которые установил Господь? - вдруг строго спросил Протасов, словно проснулся. - Господь Вседержитель и Пресвятая Дева Мария?
- Ну-ка, Сёма Протасов, скажи мне, скажи скорее: а какие правила установил Господь? - с подозрением глядя на собеседника, спросил Магорецкий. - Ты скрижаль с заповедями таскал? Правила есть, но нам они неведомы. Каждый трактует по-своему... Одни трактуют уже хорошо известное в третий, в пятый, в сто тридцать пятый раз, а другие приходят и приносят абсолютно новые правила. И новые правила создают новый порядок в мире несовершенства. Гений вносит в мир новый порядок. В мир театра, в мир музыки, в мир политики, какой там еще мир существует? А люди со временем убеждаются, что именно эти правила лучше. С ними игра интереснее и выигрыш больше. Впрочем, мне лично выигрыш не важен. Важен только сам процесс игры... Да не тревожься, Сёма, я тебе обещаю: поставлю я им этот диплом. И театр у меня будет. И мы этим спектаклем театр откроем. Сегодня помимо Глины, Царствие ему Небесное, было два предложения. И оба хороши... О Боже, пусть катится эта твоя Телка в свой вонючий Париж... Ну, прости, прости ради Бога, она хорошая девочка. И очень, очень способная. Однако это совершенно ничего не значит. Таких способных - с задатками гениальных актрис - по крайней мере по одной на каждом курсе каждого театрального вуза. Но... как бы тебе это объяснить... Раневская или кто там еще... Марлен Дитрих, что ли... это не только гениальные актрисы - это личности гениальные... Вот Гриша Базыкин, который за стеной спит, обняв свою Василису, - вот у него задатки гениальной личности. Он дерзкий, но добрый и спокойный. Вот увидишь, он меня превзойдет, потому что он добрее...