Я оторопело стоял на обочине дорожки. Надо было оглянуться, посмотреть вслед, но что-то помешало мне это сделать. Собственно говоря, не что-то, а вполне конкретное чувство, уверенность, что, обернувшись, наверняка натолкнусь на встречный, устремленный на меня взгляд.
Будь я кинорежиссером, непременно снял бы эту немую сцену под струнный квартет Бетховена. Есть там очень близкое по настроению место: несколько мощных отрывистых тактов, внезапно сменяющихся зыбкой и тревожной основной темой сонаты. Жаль только, мажорный финал сюда никак не монтировался. Когда я все-таки рискнул оглянуться, на дорожке было уже пусто.
Рыжебородый, если, конечно, он и впрямь не выходец с того света, не мог уйти далеко - слишком мало прошло времени, и, не отдавая себе отчета, зачем это делаю, я ринулся на улицу. Но и там мужчины на костылях тоже не было.
Не знаю, какой диагноз поставят мне в поликлинике, но, боюсь, что в нем не обойдется без упоминания о мании преследования. По оперативным данным, после пятнадцатого ни одна живая душа не появлялась на Приморской, и вдруг целое нашествие! Чудно: еще вчера я сетовал на застой в событиях прожитый день оказался перенасыщен ими.
Поднявшись по ступенькам, я первым делом проверил метку - крошечный, втиснутый в дверной зазор камешек. Он был на месте. Стало быть, на неприкосновенность жилища в мое отсутствие никто не покушался. И на том спасибо.
Я зажег свет. Включил телевизор. Прилег на диван.
Физическая усталость и недомогание, а попросту болезнь буквально придавили меня к постели. Тело ныло, как будто по нему весь день били палками. Нащупав на тумбочке упакованный в фольгу аспирин, я вытряхнул на ладонь таблетку и запил ее остатками чая. Есть не хотелось, несмотря на то, что весь мой дневной рацион состоял из нескольких стаканов фруктового сока.
По телевизору шел концерт покойного Джо Дассена, но звук оказался выключен, а вставать было лень. Рядом со стаканом лежала записка, которую, уходя, оставил для Нины. Я машинально перечитал ее, взял ручку и принялся выводить каракули на обратной стороне листа.
В путанице штрихов и закорючек появился чей-то ястребиный профиль, девушка в чрезмерно коротенькой юбке, силуэт человека, опирающегося на костыли. Ниже рука сама собой вывела прямоугольник, и без всякого усилия с моей стороны на рисунке стали возникать очертания гостиничного вестибюля и придуманные на ходу символы. Буквой В обозначился главный вход. Буквой З закрытые под замок запасные выходы. Р - валютный бар и ресторан. С сберкасса, Л - лестница на верхние этажи, М - мусоросборник. Остальные надписи я внес полностью и стрелкой указал маршрут, по которому должен был пройти Кузнецов вечером пятнадцатого сентября.
Получилось не очень аккуратно, зато похоже.
Однако чем дольше всматривался в рисунок, тем меньше делалось сходство. Буквы приняли вид загадочных иероглифов, спираль лестницы, ведущая в бар, обернулась неясным математическим символом, и хотя в вычерченной схеме не содержалось абсолютно ничего нового, она показалась сложной головоломкой, разобраться в которой мне явно не под силу.
Снова тайны! Хватит, сыт по горло, пропади они пропадом!
Я смял лист, бросил его в пепельницу, но спустя минуту рассудил, что лучше не оставлять рисунок, и поднес к нему зажженную спичку. Огонь перекинулся на бумагу. Она вздрогнула в язычках пламени, подернулась дымком, съежилась и застыла черным комком пепла.
Меня охватила глубокая апатия ко всему, что имело отношение к делу. Будь что будет, в конце концов имею я право на отдых!
Я поднялся с дивана и выбросил оставшийся после "кремации" пепел в раковину, пустил воду. Потом выключил свет и прибавил громкость.
Концерт окончился. Крутили какую-то слащавую мелодраму из жизни автогонщиков. Молодой герой с внешностью супермена и интеллектом говорящего попугая, преодолевая несуществующие трудности, уводил жену у своего менее удачливого коллеги. Для полного счастья ему недоставало заполучить "Гран-при" на каких-то заграничных авторалли, но, надо полагать, в финале он его обязательно добудет.
Кое-как раздевшись, я влез под одеяло и, скрестив под затылком руки, уставился в потолок. В этой позе я пролежал около часа.
Фильм успел завершиться полным триумфом автогонщика. Закончилась и программа "Время". Я не спал и не бодрствовал, а лежал неподвижно, как мумия из древнеегипетского захоронения, и тихая печаль витала над моим дерматиновым саркофагом. В медицине, если мне не изменяет память, такое состояние называют каталепсией - со мной и впрямь творилось что-то странное: я точно раздвоился. Одна моя половина, окаменев, продолжала покоиться на диване, в то время как другая легко и свободно маневрировала в пространстве. Невесомый, я парил над рощицей у спуска к морю, бродил по пустынному пляжу, взбирался на холм, откуда видны были верхние этажи санатория имени Буденного, опять возвращался в гостиницу и плутал лабиринтами коридоров.
Эти странствия до того меня увлекли, что я не услышал шагов во дворе, скрипа ступенек, не заметил, как в дом вошла Нина.
- Вы не спите? - спросила она с порога.
Ее голос спугнул подвижную часть моего "я" и вернул к действительности, в мир, где, слава богу, не все замыкалось на преступниках, похищенных тысячах и исчезнувших на дне морском купальщиках.
- Володя, вы спите? - спросила она погромче. Похоже, ей не терпелось услышать живой человеческий голос.
- Вроде нет.
Мне показалось, что, услышав отклик, Нина облегченно вздохнула. Я даже подумал: уж не для того ли меня пустили в дом, чтобы было с кем перекинуться словечком - какой-никакой, а все ж живая душа.
- А почему вы молчите?
- Задумался, - ответил я, и это была чистая правда.
Нина прошла в спальню. Включила свет. Задернула за собой портьеру. Я слышал, как она отворила шифоньер, и, обратившись в слух, настороженно ждал - заметит она следы обыска или нет.
- И о чем же вы думали, если не секрет? - послышалось из-за портьеры.
Кажется, пронесло - не заметила.
- Так, о разном.
- И все-таки?